Алексей Ерошин: Отцы и деды

— Винтовку очистите, — сказал Стрельченко, — не то заклинит.

Капитан отряхнул затвор, загнал патрон в патронник и приготовился.

— Я буду стрелять только в воздух, — предупредил он.

Лейтенант не успел ответить. Серые коробки танков, одна за другой, стали окутываться дымом, и послышался знакомый уже свист — немцы открыли огонь поддержки. Первые снаряды рвались то впереди, то позади траншеи, но с каждым выстрелом черные снопы разрывов вставали ближе и ближе. Противотанковая артиллерия не торопилась выдавать позиции — ждала, пока подойдут на дистанцию прямой наводки.

— Чуете, а? — радостно заорал лейтенант, отплевываясь от земляной пыли. — Чуете, как жить охота? Вот это — жизнь! Вот это и есть — она! Когда за нее надо драться! Зубами землю грызть!

— Дурило ты! — крикнул в ответ капитан. — Малолетнее! Псих!

Вокруг снова творилось черт знает что. Сверху сыпались комья и щепки, звучно барабаня по спине и каске капитана. Земля тряслась, воздух бесновался, обдавая лицо горячими хлесткими ударами. То справа, то слева вспухали огненные шары и вставали черные снопы разрывов. Кричали раненые. Танки подошли уже метров на пятьсот, и артиллерия, наконец, начала отвечать. Над головой с шорохом засвистели, ударяя по барабанным перепонкам, бронебойные семидесятишестимиллиметровые, внося сумятицу в ряды наступающих немцев. Танки начали маневрировать, огонь их стал гораздо реже и утратил точность. Капитан отряхнул винтовку и осторожно приподнял голову над бруствером. Серые черточки уже приобрели очертания человеческих фигур, но были все еще далеко.

— Подпустим на триста! — крикнул Стрельченко. — Беречь патроны! Стрелять по команде!

Почти одновременно два танка прямо напротив полыхнули огнем и дымом. Один еще некоторое время продолжал ползти, разливая в воздухе черную копоть, а второй, развороченный — замер, уткнувшись в дульным тормозом в горящую траву. И тут на капитана по-настоящему накатило. Он почувствовал странный подъем, как в пору окопной юности. Страх ушел, выжженный вспыхнувшей ненавистью к тем, кто бежал, чтобы его убить и втоптать гусеницами в изрытую воронками землю. В дальнем краю траншеи защелкали первые выстрелы, на флангах ожесточенно затарахтели пулеметы.

— Огонь! — приказал Стрельченко.

Капитан, стараясь сдержать дыхание, положил на мушку серую фигуру с винтовкой наперевес, и нажал спуск. «Мосинка» сухо щелкнула. Серая фигура приостановилась на мгновение, и снова продолжила бег. Строгачев передернул затвор, прицелился и снова нажал спуск. Немец все так же продолжал бежать. Капитан уже отчетливо видел перекошенное белое лицо и открытый рот. Он бросил взгляд на прицел, и заметил, что под него набилась грязь. Капитан выскреб ногтями, что смог, и установил планку на прямой выстрел. Снова приложившись к винтовке, он плавно навел мушку точно в центр серого силуэта. Винтовка дернулась, и через мгновение дернулась и фигура немца. Он споткнулся и рухнул ничком в обгоревшую траву.

— Так держать, капитан! — крикнул Стрельченко. — Удивительное чувство, да — когда жить хочется?

— Иди ты к черту, — хмуро проворчал Строгачев, ловя в прицел следующего немца, длинного, с вытаращенными глазами. Щелкнул выстрел — немец, вскинув руки, повалился на спину.

— Взво-од! — заорал Стрельченко, выскочив на бруствер с наганом в руке. — В штыковую! За Родину-у! Вперере-о-од!

Капитан взглянул в сторону, и увидел, что батальон, ощетинившись штыками, выкатывается из траншей в контратаку.

— Ну, дурило! — чертыхнулся капитан. Ничего не оставалось, как последовать примеру лейтенанта. Он выкарабкался из ячейки на бруствер и заорал, срывая связки, — за Родину-у! Ура-а-а!

Мокрая земля липла к сапогам, придавая им свинцовую тяжесть. По сторонам то и дело полыхали оранжевые вспышки. Со свистом пролетали пули, с пронзительным мяуканьем в грязь впивались осколки. В какой-то момент капитан мельком увидел далеко впереди особиста Мирошникова — тот обернулся, что-то крича, и пропал в черном облаке разрыва. Сердце, казалось, было готово выскочить из горла. Строгачев хватал открытым ртом вонючий сырой воздух с кислой примесью сгоревшего пороха и старался не упустить из виду мелькавшую спину лейтенанта, как вдруг прямо перед ним очутился немец — молодой и костлявый. Неуклюже выставив перед собой винтовку, он спешно заряжал новую обойму. Строгачев ударил его сходу прикладом в лицо.

Потеха пошла. Вокруг мелькали серые мундиры и зеленые гимнастерки. Со всех сторон раздавались удары, русская и немецкая брань, вопли раненых и хрипы умирающих. Капитан бил, колол, бил и снова колол, удивляясь тому, что все еще жив, и с мальчишеским восторгом внимая давно забытому чувству ослепления боем, когда из головы вылетают все посторонние мысли, вытисненные жадным инстинктом жизни.