Виктор Антоненко: Охота на бога

Через пару месяцев та же напасть: только уже лоб треснул, а из раны газ с шипением вышел вонючий; снесли в подвал; к утру снова куда-то подевался; к вечеру воротился — тот и не тот; на руках и ногах вместо пяти — по шесть пальцев.

С той поры Сурогины и заподозрили неладное. Прежнее елейное благоговение, смешанное с тайным идолопоклонническим страхом перед непостижимым созданием, казавшимся им ранее бессмертным, — рассеялось как дым.

Калина тяжело опустилась на колени и настороженно всмотрелась в омертвевшее лицо ведуна:

— Как ты думаешь, он нас слышит?

В квартиру торопко вошёл надсадно дышащий Прохор:

— Чего расселись?! Не на печи.

— Не шуми, Проша, — прошептала Калина. — Ведун опять лопнул. Догнал ирода?

— Аа-а! — в сердцах рубанул пятернёй воздух Прохор. — Ушёл. С балкона его скинул.

— Вот, душегуб, — прошепелявил Тимофей.

— Батюшки, отец небесный, — сокрушённо покачала головой Калина.

— Он, супостат, уговор порушил, — сквозь зубы пророкотал Прохор и, недобро поведя глазом в сторону ведуна, с угрызением добавил, обращаясь к Калине: — Ты уж не держи на меня зла, Калинушка, за прошлое. Таиться мне надо было. Случись, как батюшка Аникий прознал бы — беда! По нонешним злополучным временам без общины не выжить.

— Да я что, Прошенька? — слабо проронила Калина, выцарапав из памяти давнюю обиду. — Я вон какая, поперёк себя толще. Что мне сделается-то?

— Какой уговор? — деланно удивился Тимофей, смекнув, что боле у Прохора с Антонием ничего нет.

Прохор набычился, поднял с пола зонт, покрутил в руках и рассеяно огляделся:

— Ты, Тимоха, даже если и поумнеешь когда, а всё одно так дураком и помрёшь. Где?

— Вот, — Тимофей услужливо, с преданностью побитой собаки, протянул Прохору изогнутую ручку: по спине пробежал щекочущий холодок, будто бы кто-то замахнулся, желая ударить, но, передумав, бить не стал.

Прохор раздраженно вырвал из рук Тимофея ручку и направился к выходу:

— Через чердак пойдём.

Калина подхватила куль с ведуном и, как утка, переваливаясь с боку на бок, прошествовала за Прохором. За Калиной, крутя головой в разные стороны, потащился Тимофей с сумкой. Все трое вышли на лестничную площадку. Снизу донеслись голоса поднимающихся по лестнице людей: «Да кто его знает? Не скажи. Интеллигенты, они ведь чуть что…»

Прохор крадучись устремился вверх по лестнице. За ним Калина, неуклюже подправляя в руках неудобный тряпичный свёрток. Тимофей вприпрыжку, зигзагами мелкой рысцой, то и дело, наступая Калине на пятки, потрюхал следом.

Уже через минуту все трое, вздымая из-под толстых шпал поперечных балок клубы серой пыли, с трудом пробирались вдоль чащобы чердачных стропил. Добравшись до последней двери, выводившей с чердака на лестничные марши крайнего подъезда, беглецы спустились на площадку верхнего этажа и поспешили вниз. Первым перед выходом на улицу оказался Тимофей, который вдруг резко развернулся и тут же наскочил на Прохора.

— Тьфу, скаженный! — отшатнулся Прохор. — Мечешься, как та лягуха на сковороде, — и степенно проследовал вперёд.

Навстречу шла худенькая девушка в джинсовом костюмчике. Прохор уважительно посторонился, и та преспокойно прошла мимо окаменевших Калины и Тимофея, не проявив к ним ни малейшего интереса.

— Чёрт пужливый! — выругалась Калина. — От хвоста свово убежать хотел, что ли?

Прохор вышел на улицу, за ним Тимофей и Калина с ведуном на руках.

Справа поодаль стояли машина скорой помощи и полицейский уазик. Под окнами первого этажа ходили люди.

— Поди, Тимоха, послухай, апосля обскажешь, — Прохор перехватил у него сумку и, не оборачиваясь, пошёл за угол.

Калина слегка замешкалась, приноравливаясь к неудобной ноше.

— Ну, ты чего? — ухнул, как из бочки, Прохор. — Примерзла, что ли?

Калина, как старая цирковая слониха, подстёгнутая хлыстом дрессировщика, рывком стронулась с места и потрусила за благоверным.

Прошуршав через колючую поросль шиповника, разросшегося в палисаднике, чета Сурогиных нырнула в кустистые заросли сирени и скрылась за углом. Тимофей, ощутив внизу живота тягостные позывы сходить по нужде, заскочил обратно в парадную; между ног прошмыгнул чей-то облезлый кот с рваным ухом.

«…Поди, послухай, — малодушно перебирал Тимофей. — Туды тольки сунься. Враз скрутят…»

От страха перед неизбежной вылазкой в самую гущу событий, Тимофей стал почти невидимым: обмяк, осунулся.

«Пересидеть, что ли, да уйти восвояси, — метался в сомнениях Тимофей. — А чего скажу? Надо сходить».