Виктор Антоненко - Охота на бога

Дама с внушительным бюстом притихла, опустила на пол чадящую ношу и прошла к балкону:

— Тимоха, глянь, чего там?

— Подожди, Калина — Тимофей бережно ощупал пострадавшую в скоротечной стычке челюсть и прислушался к необычным ощущениям. — Не тревожь его пока. — Затем осторожно сдавил сумку: от неё, словно от перезревшего дождевика, тотчас взвился лёгкий дымок; изнутри донеслось мелкое сухое похрустывание. — И на вдохе, как задыхающийся астматик, сипло охнул: — Усохли.

Глаза Калины расширились, а грудь, настраиваясь извергнуть очередную душераздирающую арию безутешной примадонны, стала медленно вздыматься, набирая в могучие меха небольшой ураган с громом и молниями.

Отшвырнув зонт, Прохор вскочил и, сметая всё на своём пути, опрометью кинулся из комнаты:

— Убью гадину!

Калина, готовая было взреветь новой неумолкаемой сиреной, оповещающей начало бомбёжки, беззвучно сглотнула накопившийся в ней воздух и, по-бабьи зажав ладонью рот, натужно выпучила глаза.

Широкая спина Прохора мелькнула в дверях гостиной и исчезла: из прихожей донёсся грохот опрокинутой тумбочки, звон разбитого стекла; жалобно хрястнула входная дверь.

С балкона залетела бабочка: было слышно, как она мягко бьётся узорчатыми крыльями о стекло, силясь вырваться из прозрачного плена.

Тимофей замер, не решаясь притронуться к сумке; так на мгновение замирают сапёры, когда, вдруг, сделав неловкое движение, нечаянно задевают какую-нибудь тонкую пружинку во взрывном механизме.

Через распахнутую балконную дверь донеслись нестройные голоса громко разговаривающих людей: «Разворачивай! Да не отсюда! Не знаю. Беги, у Мишки возьми! Откуда? Вроде с того…»

Калине, не спускавшей с сумки глаз, уже начали мерещиться нежные переливы зеленоватого сияния:

— Тимоха, ты видишь?!

— Чего? — очнулся Тимофей.

— Ничего, — Калина недобро покосилась на зятя.

Тимофей с опаской приоткрыл сумку: на этот раз его можно было сравнить с укротителем тигра, заглянувшего в пасть свирепому хищнику. На дне лежала стопка чёрных грибов в форме лепёшек, каждый размером с суповую тарелку. Ещё с утра толстые, мясистые блинчики тёмно-зелёного цвета, покрытые нежной шкуркой из коротких ресничек, ныне представляли собой жалкое зрелище: корявые, полуразвалившиеся, с ядовитой прозеленью по обгоревшим краям. Тимофей забыл с вечера замочить их в травяном настое, и теперь они, источая едкий дым, готовы были в любую минуту вспыхнуть и озарить смертоносным сиянием всех, кто окажется рядом.

За две прошедшие ночи Тимофею удалось поспать всего часа четыре и он, что называется, сшибал углы: было не до мелочей. Грибы обычно замачивали сразу же после того, как их срывали, и одного раза хватало на неделю. Но на всякий случай он окунал их в настой каждые два-три дня, а в этот раз закрутился.

Суматоха с утерянным списком избранных поднялась ещё с прошлой ночи. Вся община буквально с ног сбилась: к батюшке бегали в молельный дом; у единоверцев доискивались; по ведунам ходили. Действовать надо было без промедленья.

Семья Сурогиных, ведшая по сектантски замкнутый образ жизни с домостроевским укладом, испокон веку скрытно выращивала эти грибы в подвале своего частного дома. В тайное дело были вовлечены все: глава семьи — Прохор; его супруга — Калина; их немного тронутая умом дочь — Глаша; муж Глаши — Тимофей; немой карлик Урвик; брат Прохора — Никодим, и невзрачный на вид, бледный и худющий, как смерть, человечек, с внешностью подростка, которого в семье звали ведуном.

В полуобморочном состоянии Тимофей трясущимися руками выкладывал из сумки почерневшие лепёхи; четыре года назад один из таких чадящих грибов, вдруг вспыхнувший зеленоватым сиянием, помутил разум его жены — Глаши.

— Шевелись, обглодок! Уйдёт! — с нетерпеньем понукала Калина.

— Уже… — Тимофей съёжился, — обсыпаются.

— А ты чем вчера мерекал, головешка сушёная?! — в опасной близости взорвалась Калина. — Тебе сколь раз говорено?

— Я-то здесь причём? — испуганно залопотал Тимофей. — Раньше их вона на сколь хватало, а ноне и трёх дён не прошло. С ведуна спрашивай. Он за ними следит…

— А ты на что?! — поедом ела Калина: она ещё с тех пор, как загоревшийся гриб искалечил её дочь, не могла простить зятю, что не он, а Глаша повредилась рассудком, превратившись из задорной, румяной болтушки-хохотушки в пугливое диковатое существо с редкими припадками буйства в дни полнолуния. — Когда ты их замачивал?!