Виктор Антоненко: Охота на бога

— В каком смысле, подготовил? — забеспокоился Антоний. — Кого — их? К чему?!

— К гипнотическому сеансу, — не разделяя тревоги Антония, исчерпывающе объяснил Берзин.

Антоний (как громом поражённый) вскочил с дивана:

— Кого?!..

— Не волнуйтесь, Антон Николаевич, — Берзин тоже встал. — К вашему другу это не относится…

Антоний с криком «Семё-о-он!» перескочил через сумки с деньгами и ворвался в спальню: Кашин и Орлова спокойно сидели на краю кровати, а Семён с японцем стояли у окна и о чём-то непринуждённо беседовали по-русски.

— Чего? — встрепенулся Семён.

— Да так… — Антоний внимательно вгляделся в лицо японца: — Шпрехин зи дойч, парле ву франсе или абле испаньоле, сеньор самурай?

— Всё равно на каком, — проговорился ведун.

Антоний подхватил Семёна под руку и потянул за собой:

— Поди-ка сюда.

Семён оглянулся на японца:

— Извини, братан. Дела.

В это же самое время в спальню вошёл Берзин.

Антоний вывел Семёна и закрыл дверь:

— Пусть пошушукаются…

— Чего, всех забирает? — спросил Семён.

— Сядь, — Антоний пихнул Семёна на диван, а сам плюхнулся в кресло. — Кажется, это наш последний круиз. Знаешь, с кем ты сейчас разговаривал? С ведуном.

Семён подскочил с дивана как с раскаленной сковородки:

— Во! Тварь!

— Сядь! — грубо приказал Антоний. — Это не всё.

Семён подчинился, поняв по яростному взгляду товарища, что только этим дело не ограничится.

— Пока они там нашим подопечным мозги промывают, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Антоний. — Я тебе здесь твои вправлю, — и кратко изложил Семёну суть дела: про Эфгондов, новых масонах и бунте кинирийских ведунов.

Потрясённый услышанным, Семён приуныл и капельку обмяк:

— Значит, хэпиэнда не будет.

— Ты-то чего изводишься? — не разделил настроение друга Антоний. — Можешь забирать свою долю и сваливать. Ты никому ничего не должен.

На скулах Семёна заиграли острые желваки:

— Тебе сразу в харю заехать или подождёшь, когда гости разойдутся?

— А вот грубить не обязательно, — широкая улыбка без края расплылась на довольном лице Антония. — Чего он тебе там втирал-то?

— Не помню… — озадачено почесал затылок Семён. — Чего-то интересное…

Из спальни вышли Берзин, ведун и Орлова. Антоний встал, приосанился.

— Кстати, — мимоходом обронил Берзин, — на вашем счету в Коммерцбанке уже не триста миллионов долларов, а три миллиарда евро. У вас могут быть расходы. Денег не жалейте. Закончатся — добавим.

— Вот за это премного вам благодарен, — ещё больше приободрился Антоний. — Так надоело копейки считать…

— Прошу вас, — Берзин посторонился, пропуская вперёд Орлову, после чего тихонько шепнул Антонию: — Там Николай Михайлович… Пусть поспит. Через часик разбудите. Он уже в курсе. Да, и… чтобы ни о чём не думалось. До Америки вас будет сопровождать авианосец США.

Слегка пошатываясь, с полузакрытыми глазами, Орлова, бережно поддерживаемая за руку валгайским ведуном, вышла из каюты. Берзин проследовал за ними.

Вскоре Берзин с командой сопроводили Настю Орлову на военный вертолёт и покинули корабль.

Погода испортилась. Стылое небо затянуло тяжёлыми низкими облаками. Надвигался шторм.

С юга наперерез круизному лайнеру величественно дрейфовал гигантский айсберг площадью пять тысяч квадратных километров…

— Он там, часом, материки не перепутал, Колумб хренов, — ворчал Антоний, тыча босой пяткой в пол мимо тапочек: утро не радовало; бессонная штормовая ночь выжгла все душевные силы на три дня вперёд. — Антарктида голимая. Носа не высунешь…

— Айсберг, — Паша, он же персональный дворецкий при каюте Антония, дыхнул в стекло иллюминатора и привычно тиранул фланелевой тряпицей.

— А мы, типа, Титаник, да? — Антоний скривился: острая, нервно-визгливая нота, выдавленная из-под тряпицы, резанула тонкий слух, как иголкой. — С таким капитаном точно хлебнём. Двенадцать часов дня, а у него за бортом как у шахтёра за пазухой…

— Не понял! — дворецкий вгляделся в далёкую кромку исполинской льдины. — Что это?

Антоний подошёл, но кроме черноты ничего не увидел:

— Слышь, ты, бдун косорукий!..

— Да вон же! — дворецкий попятился назад: глаза округлились.

Антоний ткнулся в стекло, прищурился. Сквозь мутную пелену сумрака он с трудом различил на горизонте рыхлую ниточку льда. Минута — и уже струна, лента, полоса…

— Семён! — позвал Антоний.

— Да здесь я, — вяло откликнулся Семён, всматриваясь в непробиваемую темень соседнего оконца. — Как думаешь, далеко?