— Ну, чтобы нам было веселее вместе…
— Ага, чтобы мы могли договориться о том, как вести себя на допросе, или чтобы вместе сбежали?
— Я понял: здесь есть подслушивающее устройство! — Воскликнул Мати и начал осматривать камеру.
— Бесполезно. Я уже пытался найти. Вероятнее всего, оно вмуровано в одну из стен, чтобы как раз не нашли. Но этот ход хотя бы понятен. Не понятно, что им от нас нужно: я застрелил этого осла на виду у пяти человек. По любым земным законам меня можно было бы упечь в тюрьму лет на пять, даже не напрягаясь со сбором доказательств, а в статусе военнопленного — не особо даже с судом напрягаясь. А тебя могли бы вообще отпустить — ты на свидетеля-то тянешь с трудом.
— Я останусь с тобой, — Заявил он безапелляционно. — Я к этому двадцать пять лет шёл, чтобы наблюдать их, изучать их язык!
— Эх, Мати, Мати, — Я протянул руку и потрепал его по голове.
— Что? — Он внимательно посмотрел на меня.
Я вздохнул, но так и не решился сказать, что жить нам осталось недолго.
Снова загремели засовы на двери, и в камеру вошли три конвоира. Хотя все азиаты были для меня на одно лицо, я готов был поклясться, что это были другие солдаты, не те, что приходили за мной. Тот, что с дубинкой, остался закрывать камеру, двое других потащили нас в направлении, противоположном тому, куда нас водили на допрос. На старом промышленном лифте мы спустились этажей на пять вниз и попали в просторный зал с высоким потолком, уставленный разнообразным физико-химическим оборудованием и приборами. Вдоль зала шёл коридор из толстой металлической сетки, по которому нас провели в квадратный бокс, выложенный из каких-то тёмных блоков в дальнем углу зала. Внутри бокс оказался размером три на три метра и около двух метров в высоту. Стены бокса были выкрашены ослепительно белой краской. Несколько мощных ламп буквально заливали бокс светом. Две видеокамеры под потолком смотрели на три привинченных к полу металлических стула с подлокотниками. На одном из них уже сидел какой-то азиат в одних трусах. Руки его были привязаны к стулу самофиксирующимися пластиковыми хомутами. Он тревожно озирался.
Нас с Мати бесцеремонно усадили на металлические стулья и привязали такими же хомутами. Из большого динамика на стене последовала короткая лающая команда, солдаты отдали честь невидимому командиру и поспешно удалились, закрыв за собой тяжёлейшую белую дверь со штурвалом.
— Внимание, — Послышался из динамика голос генерала. — Сейчас вы будете подвергнуты испытанию, добровольное согласие на которое вы сегодня подписали.
Я сильно выругался в адрес генерала и его матери, но генерал никак не среагировал на это. Он, очевидно, повторил свою фразу на родном языке, после чего сидевший с нами азиат начал дёргаться, причитать и просить, но после короткого окрика генерала заткнулся.
— Вы должны в подробностях запомнить, что с вами происходит, чтобы впоследствии описать наблюдаемые явления, — Сказал генерал и повторил это же на своём языке.
Азиат заскулил и вжался в стул.
Спустя секунду я ощутил лёгкий приступ волненья и слабый высокочастотный писк в ушах. Азиат в панике забился на стуле. Он начал что-то кричать, выгибаться, пытался высвободить руки, издирая в кровь запястья о пластиковые хомуты, потом разрыдался, продолжая что-то выкрикивать. Когда штурвал на двери завертелся, и она открылась, он пребывал уже в невменяемом состоянии. Солдаты разрезали связывающие его хомуты кусачками и под руки увели из бокса.
— Что вы почувствовали? — Загремел со стены голос генерала.
— Я почувствовал слабый высокочастотный свист, который воспринимался скорее не как звук, а как давление на уши, — Сказал я.
— А я вообще ничего не почувствовал, — Заявил Мати. — А что было с этим беднягой?
Стена ответила молчаньем. Время шло.
— Генерал, — Сказал я. — Вы собираетесь нас отсюда выпускать или нет?
Никто не ответил. Мы с Мати обменялись недоумёнными взглядами. Я попытался было освободиться, но хомуты крепко удерживали меня на стуле. Снаружи раздались размеренные шаги, и в бокс вошёл пожилой азиат в чёрном костюме-двойке. Он опирался на трость из резного дерева, на ногах были лаковые туфли, а волосы гладко прилизаны. В разрезе пиджака проглядывала дорогая бежевая рубашка и шейный платок. Руки были в чёрных перчатках. Он внимательно оглядел нас, потом ткнул тростью в Мати и приказал: «Умри!» Я ощутил исходившую от него волну внушения, чуть более сильную, чем у господина У.
Читать дальше