Но если все так, как я думаю, почему тогда Мотя-егерь ничего не сообщил? Он наверняка знает и об исчезновении принца, и к сестрице наведывается!
Кажется, пора звать грума, пускай седлает Серко. Хотя нет, лучше нагрянуть к сестрице с неофициальным визитом, ситуацию разведать. Ведь по логике вещей, она тоже должна была доложить о раненном принце! Но почему-то не сделала этого.
А может, я вообще ошибаюсь, и Доминик сейчас сидит в каком-нибудь трактире и цедит эль…. Или как-нибудь по-другому развлекается. Хмыкнула, чуть покраснев от мысли о возможном «как». Но Улю точно надо проведать: если Доминик и не у нее, то сестрица может помочь в поисках этого недотепы!
Ульяна.
Дон все чаще начал приходить в себя. Рана на боку постепенно затягивалась, прошли мелкие синяки и ссадины. Я вздохнула спокойно: теперь была уверена точно: с парнем все будет в порядке. Все-таки бок ему хорошенько потрепали: мог и не выжить.
— Знаешь, мне неловко тебя просить, — все еще хриплым, но уже не таким ужасающим голосом произнес Дон, отвлекая от приготовления очередного отвара. — Но не могла бы ты принести воды?
— Конечно, Дон! — улыбнулась я, вставая из-за стола. — И нечего стесняться: пока я не разрешу тебе вставать, можешь забыть о своей самостоятельности.
Протянула ему стакан, полный чистой родниковой воды, и вернулась к травам.
— Знаешь, а ведь я раньше никогда не болел, — задумчиво произнес парень, ставя уже пустой стакан на пол.
— Неужели никогда? — изумилась я.
— С самого детства, столько себя помню, отец заставлял меня закаляться, бегать по утрам, фехтовать и ездить на лошадях. Тут, знаешь ли не до болезней! — чуть скривившись, ответил Дон.
— Но это же хорошо! — неуверенно улыбнулась я.
Что-то в этих словах было печальное, будто долго мучило его. Вот только я не понимала что.
— Хорошо? — резко повернул голову Дон. — Да у меня совсем не было детства! Даже отца не было! Только «сэр» и «генерал»! Вместо деревянных солдатиков — живые, а вместо игр с другими детьми — сплошная учеба, будь то математика или фехтование!
Я отложила мелису и с едва уловимым вздохом присела на колени перед кроватью Дона. Заглянула в его пылающие от боли, обиды и гнева глаза и негромко сказала:
— А как ты думаешь, почему твой отец так делал? — и тут же не дожидаясь ответа, продолжила. — Часто наши родители поступают неправильно, в этом их можно обвинить, да. Но все равно чтобы они не делали, ими двигает любовь. Не злость, не ненависть — любовь. Отец не хотел тебе зла, уверена, он видел тебя великим человеком, ученым, воином, а может просто боялся за твою безопасность. Но, поверь, он ни в коем случае не хотел забрать у тебя детство. Просто, так получилось! — чуть прикусила губу, сдерживая слезы. — Мне было двенадцать, когда пришлось повзрослеть.
В комнате повисло напряженное молчание. Я с беспокойством смотрела на закрывшего глаза Дона. Казалось, он спит и не слышит ни слова из того, что я ему говорю. Наконец, он посмотрел на меня:
— Надеюсь, — в его голосе было столько холодного безразличия, что я невольно отшатнулась, — то, что я рассказал, не выйдет за пределы этих стен?
Я побледнела. Что же особенного было в его рассказе, что повлекло за собой такую реакцию? Господи, Дон, чего ты так боишься?
Вопросы едва не слетели с языка: вовремя смогла остановиться. Сейчас это вызовет лишь новую волну недоверия и холода. Дону нужно время, чтобы разобраться в самом себе. И помощь он не примет ни в каком виде.
— Не волнуйся, я умею хранить секреты, — негромко произнесла я, подходя к столу и кидая щепотку сон-травы в отвар и поднося его парню. — Вот выпей и поспи. Тебе нужно много сил.
Два глаза, смотрящие сквозь отверстия в измазюканных бальзамом капустных листьях, и ещё одно отверстие, через которое в рот поступает пища — вот и все, чем Дон мог полюбоваться, разглядывая свое отражение в бадейке с водой.
Кажется — ему не понравилось. Нет, он ничего не сказал, но слезы в глазах утаить ему не удалось. А, может, он плакал отнюдь не из-за внешности?
Лежал Дон в комнате, а пациентов я принимала на кухне, так что никто о нем и не догадывался. Лишь Мотя как-то заглянул и поинтересовался именем бедолаги. Я ему сказала, как назвался этот парень — егерь и уехал, оставив мне и медвежьего жира, и барсучьего, и немного свежего сотового мёда.
Ну да ладно, в прошлом уже многие тревоги, а сегодня пришла пора удалять с бальзам и капустные листья. Возможно, увидев, что с лицом не всё так уж плохо, мужчина перестанет тосковать и я, наконец, услышу в его голосе хоть какие-то радостные нотки, а то уж очень удручённым он мне кажется.
Читать дальше