Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

«Она нарочито проговаривается в отдельных терминах: откуда-то знает о Братстве Зеркала, которое здесь, в Эдине, ушло в глубокое подполье? — подумал он. — Вон и Эррат решила так же».

— Вы слишком молоды, чтобы заниматься дешевыми провокациями.

— Тем более, что они вовсе не мое амплуа. Я только говорю людям: делайте что должно, а все остальное приложится вам.

— Чтобы жить так, нужна отвага особого качества.

— Да. Но ведь сказано: «Совершенная любовь изгоняет страх. Боящийся несовершен в любви», — она отняла руки от чашечки, которой играла во время разговора, и выложила их на столешницу. Ее кольцо было — старинный силт с виноградной лозой, какие раньше Оддисена вручала как символ защиты или, если внутри был камень, — власти. Слишком тяжелое для полудетских пальцев.

— Красивый перстень. Виноградная лоза — символ Иудеи. И христианства. И…

— Да. Очень многозначный символ.

Помолчали.

— Что у вас могли быть контакты с зарубежной частью корпорации, я догадываюсь. Но вы бы открыли свое кольцо для верности.

— Керг, милый, я ведь не приказываю от имени кого-то там или своего силта, а прошу. Кто-то из ваших должен первый покатить камень с горы. Лучше, если на это пойдет такой влиятельный и такой более или менее неуязвимый человек, как вы.

— А если я решусь…

— Тогда от меня вы получите сведения о том, насколько безопасно брать то или иное «кэлангистское» дело, и кое-какие материалы для защиты. Мы с дядюшкой Лоном… Ну, в общем, может так обернуться, что и я сама запишусь к вам в клиенты, и кое-кто повыше.

И они облегченно рассмеялись под шелест дождя, который мёл по тротуарам, горстями холодных капель швырял в окно и всё же ничего не мог поделать с упрямым и сокровенным теплом человеческой жизни.

Денгиль был верен договору, который негласно заключили между собою обе путешествующие стороны. О политике — ни словечка. Но когда они прошли через оцепление не ее, а его именем, Та-Эль поняла: у него везде свои люди, свои знаки и кольца. Сам он носил перстень со щитом, оплетенным виноградной лозой, какого ни у кого не было. Может быть, он и от диких банд его защищал — или бандиты вообще существовали в воображении ее начальства? Та-Эль вспоминала: как-то кавалеристы друга, отчасти чтоб побаловаться, но и по некоей необходимости (с мясом в их армии было туго) прирезали двух отбившихся овец. Казалось, что отары у местных несчитаные. Керт, узнав, долго и нудно ругался — ей пришлось отослать его в дозор. Нойи и сам был отнюдь не в восторге: посадил ту парочку мясоедов под арест. Наутро обоих нашли уже холодных, и сонная артерия перерезана, как у скотины, убитой «с призыванием имени Аллаха», почти без боли и стресса. А на лбу тем же ножом — то ли «О», в честь Оддисены, то ли «Д» — «Денгиль». Это чтобы не валили на местных жителей, что, дескать, все поголовно разбойники. Да уж, Братство тут было совсем иное, чем у Та-Эль на родине, куда менее прирученное и цивилизованное. Что бы оно сделало с прямым насильником и мародером из пришлых солдат, и думать не хотелось.

Но когда они с Волчьим Пастырем заезжали в селения, в любом доме принимали их без расспросов, стоило ему выговорить: «Гости». Не выказывали ни подобострастия, ни даже какого-то особенного почтения, хотя знали в лицо и мужчину, и женщину: но их был и дымный огонь в очаге, и место во главе грубо сколоченного стола, и лучший кусок баранины и пресного хлеба. И истина, которую здесь дарили Кардинене, была тоже проста как хлеб, как камень у очага, как пламя, которое одинаково грело всех в стужу: Эйтель стал эдинцам против горла, они его убили, а его людей потеснили — их право, а вот что пришли додираться на нашу землю — это скверно, от того пошли все наши беды.

Денгиль и Кардинена поднимались все выше на перевалы. Останавливались — он разжигал костер, принимал женщину с седла, расстилал для нее попону на снегу. Она краем глаза всматривалась в его лицо, темное, с чуть резковатыми, но правильными чертами и маленьким ртом, почти красивое, если бы не глаза. Почти белые, весело-жестокие: от них начинался сквозняк в душе.

Здесь уже было ясно, что едут они не только вдвоем — кто-то замыкал их дорогу и чистил впереди путь. Иногда слышались отдаленные выстрелы, а то и собачий лай и всхрапывание лошадей.

И вот, наконец, строение из дикого камня, сложенное всухую, крытое сланцем, прилепилось к скале.

— Входите и устраивайтесь, а я лошадей покормлю, — сказал ей спутник.