Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Дороги, ведущие к Дивэйну, были многолюдны весь день напролет. На подступах рос невысокий, но стройный сосновый лес с чахлой травой, пробивающейся сквозь толстый слой игол и людского мусора: опрятности деревенских жителей не было и в помине. Еще дальше как-то сразу начинались домики и домишки бедняцких кварталов, дешевые торговые ряды, таверны и постоялые дворы. А над ними нависали мощные стены и башни внутреннего замка.

Поесть в трактире или обжорном ряду можно было запросто, хозяева смотрели больше на деньги, чем на лица. Но вот пустить на ночлег нашу разношерстную компанию отказывались во всех гостиницах, даже самых клоповных.

— Ясное дело, — резюмировала Франка. — У мальчика цвет лица подгулял, у девочки нос дулей и волосы штопором, одна я сойду за белую женщину, если к профилю не придираться… Ну ничего. На худой конец попробуем загнать Яхьины золотые безделки. Попадем в кутузку — вот и ночлег!

Закончились их поиски, впрочем, относительной удачей: хозяйка одного постоялого двора смилостивилась и за медную полушку пустила их переночевать в конюшне эту ночь и еще следующую.

— Лошадь — животное благородное, — заметила по этому поводу Франка, расстилая ветхое одеяло на сене в виду пяти добродушных вислоухих морд. — Опять-таки от них дух целебный. Поэтому конюхи и живут долго, если их копытом не саданут.

— Значит, и мы все будем долгожителями — дальше конюшни нас в этом Дивэйне не пустят, — сказала Ноэминь. — А в Гэдойне что, по-другому?

— Иначе, девочка. Малость получше. Ну, давайте спать, авось завтра Бог пошлет нам удачу!

И в самом деле: с утра заиграло почти во всю силу позднее летнее солнышко, народ сделался поприветливей, и в Яхьиной тафье, брошенной к ногам, среди толстых медяков всё чаще стали попадаться тоненькие лепестки серебряных денежек. Однако стоило девушкам распеться, как явился отряд местной гвардии и на редкость весомо доказал им всем, что ради горсти мелочи не стоило нарушать общественное спокойствие.

— М-да, есть разница между победителями, уставшими от побед, и победителями торжествующими, — Франка массировала предплечье, в котором запечатлелся оттиск чужой пятерни, Ноэминь привычно хлюпала носиком, Яхья судорожно проверял наощупь невредимость сокровенных запасов.

— Так мы отсюда вовек не выберемся, Ноэми верно сказала. Что будем делать?

Франка переглянулась с мальчиком и вдруг предложила:

— Давайте проберемся в крепость, благо днем все ворота настежь. Там, конечно, шляется гарнизон, но зато жители побогаче и, может статься, не такие нервные.

За стенами, отполированными морским ветром и временем, под охраной мрачно-средневековых башен с бойницами, зубцами и выносными скворешниками отхожих мест теснились островерхие дома, вытянутые в высоту, крест-накрест перечеркнутые по беленому фасаду темными дубовыми балками, нависшие над улицей челюстями верхних этажей. Город, как и замок, нагонял на себя древнюю суровость и христианскую чопорность, и в лондонско-манчестерских туманах это бы ему сошло: но круглое лэнское солнышко рассыпалось радугой в стекляшках сетчатых оконных рам, наводило лоск на потрескавшуюся штукатурку, золотило черепицу, побуревшую от дождей и соли, превращало траву и мох в изумрудную россыпь — и сразу выдавало нежную и лукавую жизнь, что сохранялась здесь под спудом. То ехидная готическая горгулья подмигивала с карниза кирхи, то осколок мозаики с изображением стройного русалочьего бедра светился на фронтоне вполне респектабельной купеческой конторы, то пышная вязь букового узора над широкой дверью с немым красноречием вещала знатоку о том, что Бог есть источник несказанных богатств.

Франка выбрала уютную площадь на перекрестке трех улиц, чтобы при случае было куда сыграть отступление.

— Ну, Ноэминь, давай на пробу что понабожнее!

— «Этот день, этот день подарил Господь, подарил Господь на радость нам, на радость нам и веселие», — завела та своим бархатным, вкрадчивым альтом. Прохожие стали оборачиваться, кое-кто — подходить ближе. Здесь бы Франке самое время было «подпустить колокольчиков», но тут на площадь ввалилось с полдюжины верховых в черном бархате и сукне. У двоих на шляпах было по жемчужной нити, а на груди болтались массивные золотые бляхи — символ знатности в ее предельном воплощении.

— Смотрите, сэр Джейкоб, уже и менестрели завелись в славном граде Дивэйне, — произнес пухлый светловолосый юноша. — Мальчишка из гябров, девчонка — из гебров, а девушка…