Надя Яр: Людоед

Они установили урну в саду во внутреннем дворе миссии, рядом с другими такими же вместилищами праха. Миссия уже успела понести потери. Солнце опустилось ниже стен, почти к самому горизонту, и в сад сошли сумерки. Посаженные осенью деревья очень хорошо прижились. Яблонька зацвела и обещала подарить миссии два-три десятка плодов. Тирелл прочёл ещё одну молитву и осенил урну крестным знамением. Положа руку на сердце, он не мог назвать злосчастного Дэнни типичным кандидатом в райские кущи. Бедняга угодил в зубы мурен не только из-за жестокости хозяина, но и из-за собственной ненависти и подлости. Однако Бог, знал Тирелл, умер не только за праведных. Он умер и за грешников, и даже прежде всего за них. Священник надеялся, что ужасная смерть Дэнни Икс искупила его грехи.

Тирелл поднялся на крышу. Ноги жаловались на усталость и дурное обращение, а в голове крутились строки очень старой песни. «Я работал, словно пёс, и мне бы дрыхнуть, как бревно…» Львиная доля времени и труда священника уходила на заботу не о душах, а о телах прихожан и людей, которые могли ими стать. Весь предыдущий день и ночь Тирелл вместе с артелью миссии проработал в одном из жилых блоков Сото. Они ремонтировали опасную развалину, вставляя недостающие двери и настилая на пол новые доски взамен украденных, сгнивших и рассыпавшихся в труху. В таких «апартаментах» уже полвека ютилась беднота, и хозяева многоэтажных клеток не спешили вкладывать деньги в ремонт. Артель старалась не работать слишком хорошо, потому что качественный ремонт дал бы владельцу здания повод повысить и без того возмутительную квартплату. Тем не менее труд в жару, почти без окон, в душной полутьме так изнурял, что дома Тирелл упал на кровать прямо в одежде, мгновенно заснул и успел только почувствовать, как Линн снимает с него сапоги. Рональд Тирелл был из тех вавилонян, которые не приняли технически возможной вечной молодости, и его возраст — сорок лет — уже давал о себе знать. Священник больше не мог работать, как двадцатилетний или как ровесник, избравший это относительное земное бессмертие.

Проблемы решаются, когда их решают, думал Тирелл. С крыши миссии Сото был виден, как на ладони, а справа и слева поднимались усыпанные особняками холмы Эвери и Беньян. Вдали Тирелл видел Капитолийский холм, за которым садилось солнце. Край звезды уже коснулся белой крыши храма, окрасив её в алый цвет. Утром Нова всегда светила мягко, мирно, по-матерински купая в золоте сады и дома из белых, жёлтых, бурых камней. К полудню эта нежность выгорала. Звезда выцветала и истязала своего тёзку, город, иссиня-белым раскалённым светом. Тирелл её прекрасно понимал. К закату солнце наливалось кровью и нисходило, червонное и как-то особенно драгоценное, на ночь за реку Вэй. Река вспыхивала, и воды катились к морю зыбким потоком металла. На всех краях и кромках столицы плясало ярое пламя, и даже после заката камни и глина всё ещё источали его в невидимом спектре. Звезда Патрии была царицей республики, никогда не знавшей царей.

Тирелл не принимал решения мстить Джеймсу Кроссу за смерть Дэнни Икс. Он знал, что не оставит это дело без последствий, с того момента, как увидел изуродованный труп. Знание было фундаментальным, несомненным, его не надо было обосновывать, о нём не надо было рассуждать. Теперь, после похорон, Тирелл почувствовал, что пора — пора не оставлять это дело без последствий — и перед ним встал вопрос, что именно следует предпринять.

В городе существовали две силы, которые могли бы попортить кровь министру финансов и земледелия Джеймсу Кроссу. Первой силой был диктатор Джон Конгрэйв по прозвищу капитан Немо. Этот человек по прямой линии унаследовал титул лорда Сото. Именно предки диктатора когда-то начали строить огромный бурный район, в котором Тирелл основал свою миссию. Особняк Немо тоже находился в Сото, там, где район карабкался на склон Капитолийского холма. Белое здание стояло в роще и смотрело вниз, на крыши Сото. На расстоянии оно выглядело древним. Тирелл знал, что сможет добиться аудиенции, но…

В отличие от большинства пришедших на Патрию вавилонян, Тирелл не считал Немо хорошим человеком. Тому имелся целый ряд причин. Однажды священнику довелось побывать на жертвоприношении, которое диктатор ежегодно совершал в храме Добрых Братьев. Тирелл стоял в толпе чуть ли не у самого алтаря и видел, как Немо ласково погладил быка по холке, прежде чем ударить его ножом в шею. Лезвие взрезало артерию. Бык вздрогнул, постоял, переступая ногами, и рухнул. Кровь хлынула на алтарь, на пол и промочила одежду убийцы, но этого не было видно, потому что Немо был облачён в алый плащ. Потом священник заметил красные пятна на белых брюках и чёрных сапогах диктатора. Тирелл не жалел, что пришёл в этот день в языческий храм. Надо было прочувствовать всю жестокую бессмыслицу ритуала — как нож жреца скользнул в белую шерсть и плоть, как захлестала кровь, задрожало и жалко умерло только что утешаемое животное; как ахнула, вздохнула и застонала в экстазе толпа. Немо окунул руки в кровь и провёл ладонями по лицу. Красные струйки потекли по шее под белую рубаху, на грудь. Толпа в храме тихо сходила с ума. В ней было множество женщин. Они протягивали к Немо руки, словно страждущие ко Христу, но этот окровавленный человек излучал отнюдь не благодать. Жестокость и мерзость ритуала была двойной. Патрианские боги отвернулись от капитана Немо перед его революцией. Они поддержали традиционный «белый» режим, как всегда поддерживали не правых, но сильных. Когда режим душил оппозицию и государственный секретарь убивал соратников Немо в тюрьме, боги Патрии ликовали, как ликуют всегда, когда неправедные убивают праведных, а сильные топчут слабых. Справедливость явилась в облике интервентов — солдат выросшего из христианской цивилизации космического Вавилона. Было горько и странно смотреть, как преданный и приговорённый языческими богами человек приносит этим богам жертвы и всё ещё хранит им верность, как будто бы эти боги были неотъемлемой частью Патрии и без них Немо просто не мыслил себя. В этом было что-то от упрямства Иова.