Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник)

— Мотор!

Камера включилась, и все те, кто в этот момент смотрели городской канал, увидели на своих экранах дикое лицо безумного толстяка.

— Запомните все! — сказало жуткое лицо на экране, — Отныне никакого Дрищагина нет, а есть Я! Ройзбах! РОЙЗБАХ!!!!!..

И тут Александр Андреевич вспомнил свой сон, и ливень за окном, и громовой голос, и ту фразу, извергнутую невероятным существом, вспомнил он…

Облака за окном, похожие на неровные дольки дыни, брошенные в миксер, наполненный томатным соком, хаотично метались по небу. Однако ожидаемого при этом завывания ветра не слышалось. От этого зрелища Максима замутило, и к горлу подкатила горькая, готовая в любой момент выплеснуться, патока. Он зажмурился, судорожно сглотнул, и попытался сообразить, где находится.

Отвернувшись от стёкол, он снова открыл глаза и осмотрелся. При вращении глазных яблок в голове Максима заскрипело, будто вращал он проржавленными металлическими подшипниками. Комната была ему совершенно незнакома. Больше всего она походила на больничную палату. Стены, выкрашенные бледно-голубой краской, были пусты, и, казалось, никто и никогда даже не пытался их украсить хоть самой банальной картинкой, вырезанной из глянцевого журнала, не говоря уже о более изощрённых предметах декора. Сам Максим лежал на односпальной кровати, укрытый пахнущим свежестью одеялом. Кровать была единственным предметом мебели в комнате, и, что более всего поразило Максима, все стены стояли монолитными, и ни на одной из них не существовало и намёка на дверь. Максим снова повернулся к окну, и, всмотревшись в хаотичность нереального неба, заключил, что небо это никак не может быть земным.

«Где я?» — спросил он, уперев взор в потолок.

Откинув одеяло, Максим выяснил, что лежит он совершенно нагим. Он встал, ощутив ступнями прохладный пол, и, согнувшись, посмотрел под кровать, в надежде отыскать одежду. Однако одежды не оказалось. Максим заглянул и под подушку, и под матрас, но и там не нашёл ничего, чем можно прикрыть наготу. От ощущения, что он находится в неизвестном помещении, и не имеет возможности облачиться во что-либо, стало неловко и мерзко. И ещё Максим почему-то подумал, что за ним кто-то наблюдает.

Завернувшись в простыню, он подошёл к окну, и, встав на цыпочки, заглянул сквозь стекло вниз. Но всё, что Максим увидел — тот же мутный кисель бордового круговорота и мечущиеся, подгоняемые бесшумным ветром, облака. Ему стало страшно.

«Какой же это этаж?» — подумал он.

Он отшатнулся от сюрреалистического мелькания неба, и, сев на кровать, закрыл лицо руками. Он попытался вспомнить вчерашние события, которые привели его в эту жуткую комнату. И он вспомнил, и воспоминание это испугало его ещё больше.

Максим вспомнил, что вчера он прожил свой обыкновенный, ничем особым не отличимый от множества других, день, и вечером заснул у себя дома, в собственной кровати.

Он вспомнил, что ничего спиртного не пил накануне, и не употреблял сдуру каких бы то ни было наркотиков и психотропных препаратов, а просто съел на ночь две котлеты с жареной картошкой, запил всё это чаем, и, посмотрев перед сном половину жутко скучного фильма, лёг в постель. Но, с другой стороны, ему вдруг показалось, что это не самое последнее его воспоминание, что было ещё что-то. Может, был ещё один день? И что-то случилось? И тут вдруг перед глазами будто мелькнуло что-то жуткое, страшное, пробегающее холодком по спине воспоминание, и от этого в голове больно щёлкнуло, и тут же мозг сам прогнал прочь секундный травмирующий его фрагмент. Ему было проще осознавать, как спокойно он ложился в свою кровать и засыпал, это воспоминание было не столь тревожным, и поэтому Максим остановился на нём.

А потом? Потом он проснулся в этой комнате…

— Эй! — крикнул он, — Эй, кто-нибудь!!!

Хриплый призыв отозвался сухим дребезжанием, отразившись от голых стен и смолк, так и не получив ответа. Осознав свою беспомощность и понимая своё незнание, что ему нужно предпринять в этой ситуации, Максим заплакал. Он плакал не только от страха, но ещё и от накатившей вдруг тоски, такой, будто он навсегда потерял кого-то любимого и дорогого. Втайне он надеялся, что неизвестные заточители сжалятся, и как-то себя обозначат, или вообще выпустят его на свободу. Но никто не обозначился и никак себя не проявил. Спустя некоторое время Максим, устав плакать, вытер раскрасневшиеся глаза и решил что-то предпринимать.