Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник)

Через неделю Дрищагин стал Ройзбахом.

Обошлось ему это всего-то в тысячу рублей, но счастья было в нём не меньше, чем на десять.

С этого дня жизнь его изменилась.

Изменилась кардинально, но даже ещё более серьёзно, чем он мог предположить.

Ройзбах ехал в трамвае. В нагрудном кармане таился новый документ, и Александр кожей чувствовал исходящее от него тепло.

Был вечер, на дворе стоял месяц май, и погода нарисовалась в ясном, безветренном небе просто прелестная, а внутри фельдшера всё звенело сладко, и казалось ему, будто райские птички щебетали внутри его сердца, приземлившись на тонкие струны души. В трамвае пассажиров почти не было. Впереди Александра сидел, спиной к нему, толстяк с круглой обширной плешью, а у самой кабины водителя ворковала молодая, ничего не замечающая вокруг, влюблённая парочка.

Да ещё двое пожилых мужчин примостились где-то позади, у самых дверей, и беседовали о чём-то, активно жестикулируя и выкрикивая временами громко:

«Возмутительно!», «Хамьё!» и «Протурперанцев — сволочь!»…

Александр Ройзбах находился в приподнятом расположении духа, и рассеяно глядел сначала в окно, словно путешественник, прогуливающийся на катере вдоль побережья, а потом неосознанно переместил взгляд на лысину покачивающегося впереди незнакомца.

Спустя минуту, тот тревожно обернулся и посмотрел на Ройзбаха глазами, в которых явно улавливался испуг.

Александр Андреевич улыбнулся пассажиру, но тот улыбки не оценил, а, отвернувшись, быстро провёл ладонью по черепу, словно пытался смахнуть приземлившуюся на его поверхность муху.

Ройзбах же, теперь намеренно, принялся изучать лысину толстяка, отметив про себя, что на ней имеется много неровностей, и какое-то небольшое тёмное пятно, формой похожее на замочную скважину.

«Вот бы её открыть?» — подумал вдруг Александр Андреевич и тихо хихикнул.

Тут произошло совсем уж странное.

Толстяк вскочил, повернулся к бывшему обладателю скабрезной фамилии и попятился от него, как от разносчика неизлечимой болезни. При этом пассажир нервно махал руками и бормотал что-то вроде:

— Господи, да что это такое? Да за что мне! — успевая ещё сквозь это вставлять сдавленное, — И этот тоже с ними… Излучение… как пить дать…

Трамвай остановился, и вмиг толстяк выпорхнул из него, помчавшись по улице в сторону блестящего золотыми куполами православного храма.

Ройзбах на это только удивился, думая про себя: какие нынче странные граждане ездят в трамваях.

Когда он пришёл домой, то первым делом достал новый свой паспорт, и любовно пролистнул пахучую государственной краской книжицу.

— Шикарно пахнет, — радовался он, теребя пальцами шершавую обложку документа.

Новая фамилия согревала всё его существо и вселяла надежду, что теперь жизнь пойдёт иным, более счастливым и приятным руслом.

Александр прошёл на кухню, желая изготовить себе на ужин пельменей и выпить сладкого чаю. Он достал из морозильного отделения заиндевелый пакет с похожими на женские пупки белыми катышками, вскипятил воду на плите, и, посолив, засыпал деликатес в воду.

Тут же он сообразил себе чайку, положил в него три ложки сахара с горкой и толстую дольку лимона, которая всплыла на поверхность, на глазах впитывая в себя заварочный окрас напитка.

Ройзбах присел на табурет, сделал губами совершенно по-лошадиному, остужая горячее питьё, и глотнул. При этом он таращился на стол, выпучив безумно глаза, и тут в поле его зрения случайно попала оторванная накануне от настенного календаря бумажка. Пока Александр Андреевич совершал глоток, бумажка сама собой, словно лёгкая лодочка, покатилась по столу, и, достигнув его края, неминуемо упала на пол.

— Это что такое? — изумился сменивший фамилию, — Сквозняк?

Однако сквозняка в кухне не ощущалось, да и форточка была закрыта, в чём Ройзбах тотчас убедился, недоверчиво посмотрев в сторону окна.

Поставив кружку на стол, он нагнулся и поднял упавший клочок. На нём был записан телефон паспортного стола, который Александр давеча узнал в справочной.

Он аккуратно положил бумажку обратно на стол и критически осмотрел. Та уже не двигалась, а преспокойно лежала, как и полагается лежать всякому неодушевлённому предмету — мёртво и тихо.

— А ну мне шалить! — погрозил он ей пальцем. И тут случилось страшное. Бумажка поднялась в воздух и повисла в кухонном пространстве, дрожа, как осенний листок на ветру.