Владислав Кетат - Стать бессмертным

Мясоедов раздевается на ту же вешалку, что и Беляев, потом подходит к нам и здоровается с каждым за руку. Наличие Беляева в моей комнате его, кажется, совсем не удивляет, он лишь коротко кивает головой, пожимая его ладонь.

— Мясоедов, — представляется он.

— Беляев, — отвечает Беляев.

Рамка в руках Мясоедова превращается в складной стул, и Мясоедов, осторожно его оседлав, подсаживается к столу между мной и Беляевым. На столе появляется знакомый термос. Воцаряется неудобное молчание.

— Господин фельдшер интересуется, что мы с вами делали на территории НИИгеомаша, — обращаясь к вновь прибывшему, говорю я.

— Мы попали туда совершенно случайно, после экскурсии по пещерам, а что, собственно, произошло? — отвечает Мясоедов так, будто он только и ждал, когда его об этом спросят.

Беляев вкратце рассказывает ему, что же произошло и на лице у Мясоедова появляется жутковатая улыбка.

— Говорят, от НИИгеомаша сейчас остались одни стены. Все спецы, какие были, разбежались, кто куда, есть только директор и круглосуточный пункт охраны. В столице, я слышал, такие площади тут же захватывают арендаторы, но у нас тут другое дело. Внимание, вопрос: чего там охранять? — вопросом заканчивает свою мысль Беляев.

— Вот и спросили бы у своего допившегося пациента, — отвечает Мясоедов спокойно.

— К сожалению, пока сие невозможно. А вот что там видели вы?

— Мы видели заваленный каким-то хламом пустырь, а потом старшину, как его…

— Дворникова.

— Да, именно его. Больше нам ничего увидеть не удалось, увы.

Беляев вдруг слегка подскакивает на табуретке, словно ему в казённую часть неожиданно впился острый металлический предмет.

— Как вы сказали? После экскурсии по пещерам? Вы попали в НИИгеомаш из пещер?

Мы с Мясоедовым переглядываемся. В его глазах крупными буквами написано: «Надо рассказать».

— Да, — говорю я, — мы случайно вышли, точнее сказать, выползли, из пещер на территорию этого самого охраняемого в мире НИИ.

— Расскажите, — требует Беляев.

Я рассказываю всё, исключая историю с дверью. Мясоедов мне иногда помогает. Беляев слушает очень внимательно, на крупном лице вдруг проступает то самое, беззаветно внемлющее выражение, которое я видел у его слушателей на лекции.

— …вот, собственно, и всё, что я могу сообщить вам о нашей экспедиции по НИИгеомашу, — заканчивает Мясоедов, — и скажу сразу, что повторять сей подвиг я не собираюсь ни за какие коврижки.

— Обалдеть. — Беляев хлопает себя по коленкам. — Признайтесь, было очень страшно, или очень-очень?

Мы с Мясоедовым снова переглядываемся.

— Страшно, это не то слово, — совершенно серьёзно говорит Мясоедов.

Я молча киваю — добавить тут нечего.

— Господа! — торжественно произносит Беляев. — А не хотите совершить небольшой вечерний вояж по окрестностям? Во-первых, здесь, как говорил один деревянный персонаж, явно сокрыта какая-то тайна, а во-вторых, я должен убедиться, что Дворников вменяем, исключить шизофрению.

Мы переглядываемся с Мясоедовым в третий раз. В его глазах я замечаю тлеющий разряд мальчишеского интереса к окружающей действительности, понимая прекрасно, что он видит такой же в моих.

Зима две тысячи третьего в Сенишах заканчиваться не торопилась. Уже перевалил на вторую половину февраль, а мороз, окопавшийся здесь, словно упёртый Паулюс, крепко держал оборону и о сдаче пока не помышлял.

Утром семнадцатого февраля Евгений Иванович, который в тот год с осени жил в Сенишах, сидел на своей любимой табуретке, в своей любимой позе и смотрел на заваленную снегом улицу Первопроходцев. Собственно, улицы как таковой уже не было — она превратилась в узкий фарватер между высокими, в метр, снежными брустверами, по которому медленно проплывали, ставя за собой дымовую завесу, легковые автомобили, да изредка семенили, укутанные в шубы и перепоясанные, словно матросы патронташами, длинными шарфами, мальчишки. Город за выходные завалило так, будто кто-то там, опрокинул с небес на Сениши корыто со снегом, которое нёс для всей Европы.

По-хорошему, Евгению Ивановичу надо было сходить в магазин за продуктами, и он уже несколько раз собирался, но в результате, так и не вышел. Во-первых, у него немного болело горло, во-вторых, ему было лень, и, в-третьих, у него было предчувствие, что надо ему именно сейчас быть дома. Случались у Евгения Ивановича такие, граничащие с газетной небывальщиной предчувствия, которые почти никогда не подтверждались, но, несмотря на это, он почти всегда шёл у них на поводу.