Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

— Похоже, грипп… — прокашлял я, — голова раскалывается.

Мацкевич сделал два шага назад.

— Иди-ка ты, Валя, ко врачу, — сказал он, ещё дальше отдаляясь, — не хрена тут геройствовать.

Я подумал, что сходить ко врачу — это очень хорошая мысль, особенно в свете произошедшего ночью. По телефону, чтобы все слышали, я записался к терапевту, а по дороге в поликлинику с мобилы запись отменил и переписался к Славуцкому.

Дорога по относительно свободной в эти часы Москве заняла не больше пятнадцати минут, но мне они показались вечностью — настолько я был возбуждён. Когда я парковался у поликлиники, то заметил, что внутри у меня что-то нехорошо вибрирует. Прислушавшись к ощущениям, я с ужасом понял, что это сердце. Чтобы успокоиться, я закрыл глаза и досчитал до десяти. Потом ещё раз. Потом ещё. Только после этого вылез из машины и медленно пошёл к высоким стеклянным дверям, у которых курили две девицы в коротких медицинских халатах.

Пока лифт невообразимо медленно волок меня на четвёртый этаж, я думал, что надо непременно рассказать Славуцкому всё, потому что, во-первых, он был в некотором роде свидетелем начала истории, во-вторых, потому что он очень странно смотрел мне тогда в глаза, а, в-третьих, потому что критическая масса в корыте, которое, кстати, никуда не делось, а просто на время скрылось из виду, превысила к этому времени все разумные границы.

Как я уже говорил, жить с тайной весело. Можно загадочно улыбаться и хихикать про себя на людях. Но всё имеет свои временные и пространственные рамки, и по прошествии нескольких дней (недель, месяцев — у всех по разному) хочется кому-нибудь, по секрету, естественно, рассказать обо всём; да и история, в которую я угодил, уже перестала казаться просто забавной.

Напротив двести четырнадцатого кабинета в светлых, с виду кожаных, креслах сидели двое: женщина с крючковатым носом, теребившая носовой платок, и полный мужчина в тёмных очках. Всего кресел было четыре. Женщина и мужчина занимали два крайних.

— Кто в двести четырнадцатый последний? — обратился я к обоим.

Женщина резко повернула ко мне голову, и смерила острым взглядом. Я подумал, что она сейчас пронзительно каркнет и расправит крылья, настолько по-вороньи она выглядела.

— Последний к Александру Григорьевичу вот этот молодой человек, — отрывисто произнесла женщина.

Полный мужчина встрепенулся.

— За вами буду, — сказал я и плюхнулся на кресло рядом с ним.

— Не могли бы вы пересесть, — жалобно сказал мужчина, — я не могу, когда так близко… извините.

— Да, пожалуйста, — я выковырял себя из кресла и уже занёс задницу над соседним, как услышал:

— Только не сюда, молодой человек. Здесь занято.

В подтверждение своих слов женщина метнула на свободное кресло свою сумочку, похожую на боксёрскую перчатку.

«Куда я попал», — подумал я и подпёр стенку со стороны мужчины, метров в трёх от него.

Женщина зашла в кабинет к Славуцкому минут через десять, но даже после этого я не сел в кресло — от него веяло неприятным. Ещё через минут двадцать она вышла и, не закрыв за собой дверь, стремительно удалилась. Полный мужчина проводил её взглядом, тяжело поднялся и поплёлся в кабинет. На его расширяющейся книзу спине виднелось крупное влажное пятно.

— Можно? — пропищал он с порога.

— Пожалуйста, — услышал я знакомый баритон, — и дверку за собой…

Дверь закрылась.

Толстый сидел у Славуцкого ровно час. Я устал стоять и сел на то самое кресло, куда метил в первый раз. Оно оказалось неудобным и жёстким, и я снова встал.

Думалось мне с трудом. Вернее, думать не хотелось, потому что все мысли сводились к тому, что я пришёл по адресу. И это пугало. На ум пришло Пушкинское: «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…».

По истечении первых пятнадцати минут стояния, я начал припоминать своих родственников, тронувшихся рассудком, и, не вспомнив никого, кроме двоюродного брата матери — алкоголика и раздолбая дяди Валеры — перешёл на известных людей. Сравнение с Шуманом, Ницше, Ван Гогом и Гоголем самолюбие потешило, но ненадолго…

«Они, известные люди, — подумал я, — сходили с ума уже будучи известными, и это в какой-то мере даже ставилось им в заслуги; мне же, если так пойдёт и дальше, придётся сходить с ума обычным, нисколько не выдающимся человеком, и ничего, кроме отвращения у окружающих, это не вызовет».

Так прошли первые полчаса.

Потом я стал склоняться к мысли о том, что действительно совершил путешествие во времени и своими действиями там что-то там изменил, наступил на бабочку, так сказать. Я начал вспоминать всё, что читал и смотрел на эту тему, от чего в голове моей образовалась каша из «И грянул гром», «Назад в будущее», «Зеркала для героя», а поверх всей этой кучи громоздилась написанная золотыми буквами фраза из какого-то советского мультика: «Воздействовать на будущее путём изменения прошлого».