Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

Некоторое время ушло на оборудование рабочего места и расчистку пространства вокруг. От перемещения стульев, гипсов и прочих тяжёлых предметов мне стало жарко, и я решила открыть окно. Рама долго не поддавалась, корчила из себя забитую на зиму, но после миллион первой попытки всё же с недовольным скрипом раскрылась, и в студии посвежело. Я поспешила снова завернуться в штору.

Дальше я взяла первый попавшийся ватман и чистой стороной кверху наколола его на испещрённый уколами от кнопок мольберт. Схватила карандаш… Но не успел грифель прикоснуться к ватману, как мой наступательный порыв иссяк. Нет, я не застыла в нерешительности, не зная что именно изобразить — это-то как раз было очевидно, единственная здесь живая (исключая мою, разумеется) голова просто не оставляла мне выбора — меня испугал белый лист.

Признаюсь, раньше со мной подобного никогда не случалось, не помню я за собой такого, чтобы я боялась белого листа — да никогда. Наоборот, я всегда набрасывалась на белое пространство с целью уничтожить его белизну, похоронить эту никому ненужную девственность под слоем краски, пастели, или ещё чего-нибудь, потому что белые листы создаются для того, чтобы их пачкали… И, тем не менее, теперь я сидела в совершенном ступоре, не в состоянии заставить себя прикоснуться чёрным к белому.

— Бред какой-то, — сказала я вслух, — что же мне делать-то?

Пришлось прибегнуть к неспортивной хитрости — снять с мольберта чистый ватман и наколоть на него уже кем-то пользованный — ближе к левому краю листа виднелись тонкие линии чьего-то наброска. «Надеюсь, это не Караваджо», — подумала я.

Несмотря на это, мне стоило определённых трудов провести первую линию — руки натурально не слушались. Только сделав пару штрихов по линиям глаз, рта и оси симметрии головы, я успокоилась.

Но спокойствие моё длилось недолго. Буквально через несколько минут рисования стало понятно, что делать это я разучилась, и что всё выходит похабнее некуда. С таким трудом сделанный набросок был беспощадно стёрт ластиком. Процесс повторился снова. Затем ещё раз, и ещё, пока ватман в некоторых местах не протёрся почти насквозь.

От отчаяния я развернулась к голове спиной и быстро набросала то, что было перед глазами: вид из окна. Примерно четвёртая часть небольшой piazza [19] Площадь (ит.) , на которую выходило окно, кусок стены дома напротив и обрывочек чистого голубого неба в правом верхнем углу поделили между собой мой ватман. Особенно я не старалась, не следила за пропорциями и прямотой проводимых мной линий; в результате получился эдакий нескладный вид из нескладного окна. Я поставила в правом нижнем углу листа дату и подпись, отколола ватман и аккуратно отложила его в сторону. К обеду к нему добавились ещё два: такой же нескладный интерьер моей студии и эскиз (на большее он не тянул) головы Вольтера, который вышел у меня похожим на актёра Владимира Басова.

После обеда меня одолела странная усталость, и я провалялась под шторой на кушетке до самых сумерек. Голова в тот день так и не проснулась. Мне, правда, показалось, что на самом деле она не спит, а наблюдает за мной сквозь опущенные ресницы, но проверять я не стала.

День закончился как обычно: небольшая вечерняя прогулка, вино и обжорство на ночь.

В среду голова была переименована в бюст. Над горшком теперь возвышались покатые, несомненно, мужские плечи, показалась грудь (так же мужская), и называть всё это головой, уже не поворачивался язык.

Бюст проснулся к обеду, когда я в очередной раз пыталась художественно испачкать белый ватман.

— Что я вижу! — сказал он. — Вы взялись за старое! Разрешите взглянуть?

Я скорчила недовольную гримасу.

— Не хотите — не надо, всё равно потом сами покажете, — бюст зевнул, — желание показать всегда побеждает стыд.

Мысленно я с ним согласилась, но промолчала.

— Знаете, Саша, лучше разверните меня правой щекой к себе, я так лучше получаюсь, — немного подумав, сказал бюст.

— Всему своё время, — ответила я строго, — а пока не вертитесь, пожалуйста.

Бюст мечтательно закатил глаза.

— Если бы вы знали, сколько раз я слышал эту фразу…

— И тем не менее.

Бюст чуть склонил голову на бок и замолчал.

Следующие несколько часов прошли в тишине. Мой натурщик был неподвижен, как окружавшие его гипсы и, даже, кажется, не моргал, так что мне оставалось только наслаждаться моментом и рисовать, рисовать, рисовать… Бюст раскрыл рот лишь когда почувствовал, что работа близится к концу.