Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

— А теперь вы где работаете? — не унималась голова.

Эйфория улетучилась окончательно.

— В банке, — сказала я, — в одном паршивеньком московском банчке.

— И вам это нравится?

— Смеётесь? Я ненавижу свою работу.

— Тогда почему бы вам ни попробовать себя в изобразительном искусстве? — с непосредственностью в голосе спросила голова.

Я усмехнулась.

— Боюсь, это невозможно.

Голова сделала большие глаза.

— Что вы сказали, невозможно? Саша, милая, посмотрите на меня, невозможно — это я! А всё остальное очень даже возможно!

И тут у меня случился приступ самого неукротимого в моей жизни — безусловно, нервного — хохота. Как дурочка я, держась за живот, минуты две дрыгала ногами, а в голове раз за разом повторялась фраза: «Невозможно — это я! Невозможно — это я!», которая казалась мне необычайно смешной. Когда я поняла, что это истерика, то вогнала ногти в ладони с такой силой, что к глазам подступили слёзы.

— Саша, вам срочно надо выпить, — сказала голова, когда я немного успокоилась, — да и мне тоже не помешает, я высох весь. Сходите за вином, только переоденьтесь и на голову что-нибудь наденьте.

Я сделала пару глубоких вдохов и подумала, что выпить — это отличная идея, тем более что деньги у меня теперь были (спонсор мероприятия — наш гость с солнечного Дальнего Востока), но перед употреблением мне захотелось осмотреть студию повнимательнее.

— Сейчас, — сказала я, поднимаясь, — только посмотрю чего тут и как.

И я, не спеша, обошла студию по периметру. Разумеется, теперь она выглядела иначе, совсем непохожей на изостудию моего детства. Это, должно быть, радость спасения сыграла со мной такую шутку, когда я вошла сюда.

При ближайшем рассмотрении многое здесь оказалось чужим, не таким, как там: стулья, шкафы, плафоны, софиты, вращающиеся подставки, полки на стенах… короче, всё кроме гипсов, которые, я подозреваю, во всех изостудиях мира одинаковы. Единственное, что точно было оттуда — это запах, но он, вероятно, также интернационален, как и гипсы.

— А где я буду спать? — спросила я у головы, — на стульях?

— Пройдите в тот угол, — голова показала глазами в сторону окна, — там диван и столик, где можно есть.

Я пошла указанным направлением и за софитами обнаружила проход в малюсенькую комнатушку, где действительно стоял уютный на вид диванчик, а подле него небольшой столик. Стены комнаты были оклеены афишами на итальянском, а пол заселён старыми ватманами, на которых, среди отпечатков ботинок просматривались карандашные наброски. Заканчивалось комната непрезентабельной низкой дощатой дверью, почти калиткой.

— А там что? — крикнула я голове, — за дверью?

— Удобства, — отозвалась она. — Может, всё-таки сходите за вином?

— Уже иду. — Я вернулась в студию. — Кстати, вы сказали мне переодеться, но во что?

— Там, откуда вы только что вышли, есть стенной шкаф. В нём вы найдёте всё, что вам нужно, только умоляю вас, не увлекайтесь.

Перспектива сменить трофейный японо-китайский гарнитур на что-то другое придала мне сил, и я козлом рванула обратно в комнату.

Вышла я оттуда где-то через полчаса, одетая в туго обтягивающее моё седалище тёмно-синее платье с вырезом, меховом жакете из неизвестного зверя и огромной чёрной шляпе-абажур.

— Браво, браво, — без энтузиазма сказала голова, — и идите уже, пожалуйста, за вином! Только, это, шляпу снимите…

Так закончился понедельник.

Вернее, он закончился после того, как я «уложила» голову, выпила вина за её здоровье и наелась на ночь panino. Легла на кушетке. В качестве одеяла употребила красную бархатную штору с кистями, которую здесь, похоже, пользовали как драпировку. Уснула мгновенно, кажется, даже до того, как легла.

Утро вторника случилось необычно солнечным, видимо то была долгожданная компенсация за мерзкие дожди. Настроение моё ещё до окончательного пробуждения было прекрасным, благодаря солнечным зайчикам, которые щекотали мне нос, пока я валялась на мягком диванчике.

После потягушенек, посещения «удобств» и завтрака всухомятку я решила привести свои мысли в порядок. Села на кушетке по-турецки и задумалась. Из одежды на мне были трусы и красная штора, под которой спала. Я попыталась восстановить картину вчерашнего дня, и из всего кошмара мне почему-то первым делом вспомнился мой вчерашний ржач по поводу «невозможно». Я посмотрела на спящую голову и подумала: «А почему, собственно, невозможно?», бодро вскочила с кушетки и в одних трусах прошлёпала в студию.