Виктор Колупаев: Звезды

Зал Большой Арены, вмещающий двадцать тысяч человек, сегодня был заполнен до отказа. Черные, с серебряными блестками, плащи инженеров, золотистые накидки женщин, голубые куртки космолетчиков. Строгие фраки высших чиновников, белые, с едва заметным синеватым отливом, костюмы врачей, коричневые рубашки техников, разноцветные платья девушек… Шум и смех, тонкое позванивание бокалов с шампанским, ослепительные вспышки драгоценных камней на пальцах и запястьях женщин, свет прожекторов, музыка невидимого оркестра…

Телетехники обводили своими камерами все двенадцать ярусов зала. Бой «гладиаторов» должен был транслироваться по всей планете. Тринадцать миллиардов человек прильнут к экранам и после каждого раунда будут нажимать кнопки голосования, таким образом выбирая победителя.

Каждую неделю по субботам планета замирала перед стереоэкранами.

Сотни мальчишек в стандартной фиолетовой униформе носились по проходам, в фойе, буфетах, ложах, ярусах, продавая толстые, отпечатанные на мелованной бумаге с золотым обрезом программы. В них можно было увидеть портреты сегодняшних «гладиаторов», прочесть их биографии или высказывания специалистов о шансах каждого на победу. Победа означала многое. Признание общества, возвращение в него. А поражение вело к изгнанию, часто и к смерти, если нервы у зрителей взвинчивались и они поднимали руки с повернутым вниз большим пальцем. Ведь «гладиаторы» были вне закона. Это были люди, преступившие закон, бросившие вызов столетним традициям планеты. Мужчина и женщина. Схватка всегда проводилась между мужчиной и женщиной. Иногда все кончалось в первом раунде, к явному разочарованию зрителей, иногда длилось десять и более раундов…

Во втором ярусе, в ложе космолетчиков, чувствовалась плохо скрываемая подавленность, даже какая-то растерянность. Один из космолетчиков, Бегин, подкинув в руке программу, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Торн влип в неприятную историю…

— Он вообще последнее время был каким-то ненормальным. В тот день просидел в баре два часа и не выпил ни капли, — отозвался Виксинд, сидевший рядом.

— Он всегда пил мало.

— Да. Но в последнее время все-таки прикладывался… Только ведь его не поймешь, пьян он или нет. Молчит, как в рот воды набрал. Даже я видел, что с ним творится неладное. А Охотников не проведешь… Вот и влип парень!

— Без Торна в преисподнюю нам не прорваться.

— Это уж точно…

— Да ничего с ним не случится, — уверенно произнес Биви, тщательно изучавший портрет женщины с огненно-рыжей прической. — Ну, придется ему покаяться. Будет некоторое время чувствовать себя побитым щенком… Но ведь мы-то ему об этом не напомним! Торн — мировой парень. Правду я говорю?

— Все правильно! Выйдем на круговую, и он сам успокоится! — загалдели космолетчики.

Все они были мускулистыми крепкими парнями. У всех короткие прически ежиком, рыжие, черные, светлые. Голубые куртки со светящимися змейками на левой стороне груди…

— И что с ним произошло? — со вздохом сказал Бегин. — Перед самым отлетом взять и нарушить закон! Всего семь дней оставалось. Вышли бы на круговую, пиши, что хочешь.

— А как ты находишь эту женщину? — спросил Виксинд у Биви.

— Тьфу! — сплюнул тот. — Из-за нее все и началось. А ты спрашиваешь, как я ее нахожу. Да никак я ее не нахожу! Я сказал бы и покрепче, да…

— Торн должен вывернуться, если он любит наше дело, — сказал Бегин, снова ни к кому не обращаясь.

— Хорошо бы, — ответил кто-то…

Внизу, на круговом возвышении у самой Арены, удобно откинувшись в креслах, разместились мужчины и женщины, мужья и жены «гладиаторов». Телеоператоры часто останавливали свои камеры на их лицах. Все должны видеть их спокойствие, их решимость выполнить свой долг.

Одно из кресел занимал Оверкранц, шеф Охотников. На лице у него действительно было каменное спокойствие. Рядом сидела красивая высокая женщина с пахитоской, небрежно зажатой двумя пальцами.

— Оверкранц, у вас не дрогнет рука? — смеясь, спросила она соседа.

— О, Ульма, рука у меня не дрогнет! Но я надеюсь, что до этого дело не дойдет, — с поклоном ответил Оверкранц.

— А если все-таки дойдет?

— Я стреляю без промаха. С такого расстояния я не промахнусь.

— Они будут сидеть в центре, это около двадцати метров…

— Пустяки, гораздо ближе!

— Если он не сдастся в первом раунде, я влеплю ему пулю в лоб, — улыбаясь, сказала Ульма.

— Я очень сожалею, что в пистолете всего один патрон, — сказал Оверкранц.