Арсений Алмазов - Искатель. 2013. Выпуск №6

Итак, в хижине стоял горький запах ружейной смазки и запах пота с примесью кострового дыма; первый источал винчестер, второй исходил от комбинезона охотника. Охотник, грузный мужчина с тяжелым лбом и обвисшими щеками, сидел на корточках в углу, винчестер он держал между колен, прикладом в пол.

— Все нейтрально, говоришь, да… хм, попробуй, возьми тебя здравым смыслом. Говоришь, коли обворовали тебя — ты юра ненавидишь… или, наоборот, одобряешь, когда тот украл у богатея-кровопийцы — дескать, «так ему, мерзавцу, и надо»; ограбили национальный банк и не сцапала полиция — ты вору завидуешь… — рассуждал охотник, старательно обдумывая слова. — По-твоему выходит, ненависть, одобрение, зависть — лишь эмоции, что зависят от твоего взгляда на деяние. Само же деяние — воровство — нейтрально. И так со всем, на что ни глянь… Ни злобы нет, ни любви, ни горя, ни обиды. Ни черта нет, все зависит от этого треклятого взгляда. Хм, мудро, слов нет.

Он вдруг поднял на Уикса дико горящие глаза, Уикс сидел в углу напротив и толок в ступке сухую траву, маленькими пучками подсовывая ее под пестик.

— Дурь собачья! Если мою дочь психический маньяк разделает бритвой… Пусть только вякнут мне, что горя нет!!! Я за этакую мудрость голову расшибу с удовольствием! Тебе, отшельник, хорошо умствовать. Когда у тебя ни гроша и нечего тебе терять, легко иметь такую вот точку зрения на воровство.

Перед взором Уикса, подле самого порога, на прогретом солнцем полу, вдруг появилась птица — не прилетела и села, а вот именно появилась. Подергивая головкой, птица сверкала дробинками глаз. Уикс отвернулся, когда же снова посмотрел на порог — ее там уже не было. Он молча слушал охотника.

— Нет, отшельник, все мы люди. А людям свойственно чувствовать. Они не могут не сострадать или не радоваться. Потому что по-другому им нельзя, в этом их способ существования. Душевные чувства — вот что отличает нас от прочих тварей, а никакой не разум.

Думаешь, не понимаю? Да все я понимаю, почему ты забился сюда, как барсук. За сакральными знаниями пришел. Возвыситься над людьми хочешь.

Но не знанием единым жив человек, человек должен, понимаешь, должен совершать поступки! И такие, чтоб согласовывались с совестью. Потому что есть долг совести! Мы всегда должны ей, дабы поступками утолять ее боль! А она должна болеть, ибо, когда болит, значит, с личностью все в порядке.

Ты вот, отшельник, способен на такое?.. Тьфу, какие же поступки здесь в горах можно творить? Да и какая у тебя совесть? Едва ли она у тебя есть, она тебе только помешает. Сию минуту полыхнет Фудо, ринешься ты спасать несчастных из огня? Как же… с места не сдвинешься, так и будешь созерцать свою вечность. У тебя ведь правило: не вмешиваться в то, что творится волею кармических сил.

Уикс знал его давно. Страстный до лосиной охоты, раз в полгода он приезжал в эти места и останавливался у него на ночь, а когда и на две. Платой за постой он всегда жаловал хозяину вырезку парного мяса. В их затяжных диспутах охотник то и дело устраивал разнос философским убеждениям Уикса, но, к его чести, чем резче была критика, тем больший кусок лосятины Уиксу доставался.

— Что тебе до людей, о которых считаешь, будто перерос духовно, — вздохнул охотник. — Какое дело плывущему по небу облаку до существ, копошащихся где-то там… Передушат они друг друга или нет.

Только знаешь, отшельник, здесь ты меня не проведешь. Таких, как ты, я раскусил давно. Понял, что кроется за всеми этими невмешательствами в карму. Тут или трусость, или какой-то хитрющий расчет. И не спорь со мной, слышишь!.. Да ты слышишь меня, отшельник!!! — охотник треснул прикладом винчестера об пол.

С минуту он только сопел да хмурился. Потом вдруг смолк, осененный внезапной догадкой, стал медленно подниматься с корточек на ноги.

— А чем ты считаешь, что выше всех остальных, а? Тем, что не боишься умереть!

Уикс тихо отодвинул ступу в сторону. С интересом глядя, как в руках охотника поднимается винчестер, он сомкнул веки. Почувствовал прицел между бровей, когда в том месте пробился пульс.

— Вот возьму и пристрелю тебя, — услышал он в темноте. — Никто по тебе не заплачет! Кто же опечалится оттого, что в небе растворилось облачко?

Где был в это время отшельник? Может, далеко где-то, может, здесь, сидящий в позе лотоса, уходил он по верхушкам деревьев на закат. Во всяком случае, именно так показалось охотнику: словно с горных вершин донесся до него голос отшельника: