Николай Буянов - Искатель. 2013. Выпуск №7

Портрет и впрямь обещал получиться великолепным. Впрочем, как объяснил молодой человек, это был не портрет, а эскиз к миниатюре, которую Огюстен потом планировал поместить в медальон.

Наш разговор был прерван стуком копыт. Мы обернулись и увидели нескольких всадников, галопом вылетающих из-за кромки миртовой рощи. Все, кроме одного, были одеты в парадные военные мундиры, лишь один — тот, что скакал впереди, составлял исключение. На нем были белые панталоны, высокие сапоги для верховой езды и простой серый сюртук с воротничком-стоечкой. Я даже решил, будто человек попал в эту кавалькаду по ошибке. Но уже через пару секунд я вдруг понял, что смотрю только на него, переднего всадника, позабыв об остальных. Вот всадник натянул поводья, ловко спрыгнул на землю и взбежал вверх по ступеням.

— Сир, — проговорил Огюстен и с почтением поклонился. Я поспешил последовать его примеру.

Мужчина осмотрел незаконченный портрет и одобрительно хлопнул юношу по плечу.

— Отличная работа, сударь. Жаль, вы уехали в эту чертову глушь. Могли бы блистать в Париже, и вам бы завидовали…

Огюстен с улыбкой покачал головой.

— Я уверен, что сейчас мне завидуют гораздо больше, ваше величество.

— Ваше величество? — шепотом повторила Жанна-Луиза, и я увидел, что она побледнела.

Всадник обернулся.

— Не бойтесь, мадемуазель. Честное слово, я не циклоп и не людоед. Просто — человек, плененный вашей красотой. Могу я узнать ваше имя, принцесса?

Щечки Жанны порозовели.

— Жанна-Луиза, сударь. Но я не принцесса.

Собеседник улыбнулся.

— Девушку делают принцессой вовсе не королевская кровь и не родовые замки.

— А что же?

— То, как на нее смотрят мужчины.

Он подошел к лошади (та стояла как вкопанная, с гордо поднятой головой, явно красуясь перед нами), взмыл в седло и приложил два пальца к шляпе.

— Надеюсь, еще увидимся. А этот портрет я обязательно куплю у вас, Огюстен. За любые деньги — естественно, в тех рамках, что английское правительство выделяет на мое содержание.

Мы долго смотрели ему вслед. Потом Жанна-Луиза осторожно спросила:

— Кто это был, батюшка?

— Наполеон Бонапарт, — ответил за меня Огюстен.

В моем распоряжении была склянка с мышьяком, с помощью которого я боролся с крысами в саду — лучшее средство и придумать было трудно. Однако подмешать его в еду или питье Наполеона я мог, только находясь в усадьбе. И я все время ломал голову над тем, как туда проникнуть.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером к нам в дом не зашел капитан Дорнэ. Вынул из сумки бутылку вина и наполнил бокалы.

— У русских есть обычай, — проговорил он, — не чокаться и не произносить тосты… в определенных обстоятельствах.

Я нахмурился, поскольку был знаком с этим обычаем.

— Кто-то умер?

— Сиприани. Мажордом и смотритель императорской библиотеки.

Я медленно выпил вино и поставил бокал на стол. И пробормотал:

— Ужасная потеря. Что же теперь убудет? С континента пришлют замену?

— Вряд ли, — кратко и мрачно ответил Дорнэ. — Это место по-особому действует на людей. Словно высасывает из них жизненные соки… Никто не согласится. Поэтому место, вероятно, предложат вам.

Я откашлялся в волнении.

— Это большая честь для меня, сударь. Разумеется, я приложу все усилия…

— Подождите, — Дорнэ накрыл мою руку своей. — Послушайте, месье Жизак, вы не должны соглашаться. Сошлитесь на слабое здоровье, придумайте другую вескую причину, но не переезжайте в усадьбу! Богом заклинаю, поберегите себя. И… — он запнулся, — и свою дочь. Я давно влюблен в нее, хотя, мне кажется, это для вас не новость.

Да… Надо ли говорить, как затрепетало мое сердце. Я буду жить в Лонгвуде. В одном доме, под одной крышей с НИМ.

Моим врагом.

Дом и впрямь оставлял странное впечатление — будто архитектора в момент проектирования охватило злобное желание доставить будущим жильцам как можно больше неудобств. Множество отвратительно хлопающих дверей создавали сквозняки, гудронная крыша в жару накалялась, а во время дождей пропускала влагу. Если губернатор острова, достопочтенный сэр Гудсон Лоу, в самом деле имел задание свести Наполеона в могилу, то лучшего средства, чем Лонгвуд, не изобрел бы даже я.

Меж тем здоровье императора постепенно ухудшалось. Последний приступ случился с ним пятого мая 1821 года, во второй половине дня. Я зашел к нему.

Наполеон спал. Уголки его рта были скорбно опущены, и руки — серые, с перебинтованными после кровопускания кистями — безжизненно лежали поверх одеяла. Почему-то он напомнил мне моего отца, хотя сходства не было ни малейшего. Батюшка мой умирал тяжело: то кричал от боли, то требовал вина, то порывался сесть на несуществующего коня и мчаться куда-то… И я едва удерживал его в постели.