Уильям Гибсон - Идору

Назад в ресторан ихнего отца, а потом – неизвестно что. Она сделала то, чего никак не хотела Хироми. И не узнала ничего нового, кроме того, что есть на свете люди, считающие Реза треплом и занудой. Ну и что же дальше? Она все-таки использовала полученную от Келси карточку, чтобы заплатить за метро в одну сторону, а теперь и в другую. А ведь Сона предупреждала, что ее ищут, что они могут проследить за использованием карточки. А нельзя ли как-нибудь ее обналичить? Хорошо бы, но вряд ли.

Все шло наперекосяк, совсем не так, как она представляла себе это в Сиэтле, но кто же мог ожидать, что на пути встретится такая вот Мэриэлис. Или Эдди, или даже Хироми.

Масахико смотрел на дисплей с таким лицом, словно увидел какую-то мерзость, хотя там были все те же крючки-закорючки.

И еще эта штука, которую подсунула Мэриэлис. Прямо здесь, в сумке. Нужно было оставить в комнате Мицуко, а не таскать при себе. Или вообще выкинуть. Ну да, вот так выкинешь, а потом появится Эдди или Мэриэлис, и что тогда делать, что говорить? А вдруг там какие-нибудь наркотики?

В Сингапуре за такое вешают прямо на площади. Отцу публичные казни не нравятся, из-за них он ее к себе и не приглашает, ну, может, не только из-за них, но отчасти. Там же все это показывают по телевизору, так что трудно не увидеть, а он не хочет, чтобы она смотрела на такое. А Сингапур – это далеко от Токио? Ей хотелось мотнуть вот так сразу туда, доехать до отцовской квартиры с закрытыми глазами, и сразу выдернуть телевизор из розетки, и не включать его больше, а просто быть там с ним и запахом его лосьона для бритья, и прижаться щекой к его колючей шерстяной рубашке, только ведь в Сингапуре таких, конечно, не носят, потому что там жарко. Ну ладно, она просто закроет глаза и будет слушать, как он рассказывает про свою работу, про Спрос и Предложение, которые снуют, подобно невидимым драконам, по биржевым площадкам всего мира, сшибая чешуйки прибыли для таких, как отец, брокеров…

Масахико резко повернулся, чуть не сорвав сумку с ее плеча; поезд тормозил у какой-то – совсем незнакомой – платформы. Женщина с желтым магазинным мешком сказала что-то по-японски. Масахико схватил Кья за запястье и потащил к открывшимся дверям.

– Так нам же не здесь…

– Пошли! Пошли!

Почти бегом из вагона на платформу. И пахнет здесь тоже не так – чем-то едким, химическим. И стены не такие вроде чистые. Треснувшая плитка кафельного потолка.

– В чем дело? Зачем мы сошли?

Молча и не останавливаясь, Масахико утащил ее в угол между кафельной стеной и гигантским торговым автоматом.

– В ресторане тебя ждут. – Он взглянул на свою руку и мгновенно, чуть ли не испуганно отпустил запястье Кья.

– Откуда ты знаешь?

– Крепость. Сперва, час назад, они просто наводили справки.

– Кто?

– Русские.

– Русские?

– После землетрясения здесь появилось много комбинатских. Налаживают отношения с гуми.

– А кто такие гуми?

– Мафия, если по-вашему. Якудза. У моего отца договор с местным гуми. Если держишь ресторан, без этого никак. Представители этих гуми говорили с отцом про тебя.

– Так что же, у вас там в квартале вся мафия русская?

За головой Масахико, на боковой стенке торгового автомата – анимированный логотип чего-то, называемого “Эппл Ширз”.

– Нет. Франчайз от Ямагучи-гуми. Отец знает этих людей. Они сказали отцу, что тобой интересуются русские, и это плохо. Они не могут гарантировать такую, как всегда, безопасность. Русские ненадежны.

– Я не знаю никаких таких русских, – твердо сказала Кья.

– Нам нужно идти.

– Куда?

Масахико повел ее в дальний конец платформы, битком забитой людьми и мокрой от сотен сложенных зонтиков, к эскалатору.

– Когда Крепость заметила, что к нашим адресам, моему и сестричкиному, проявляется внимание, одному из друзей поручили забрать мой компьютер…

– Зачем?

– Потому что на мне лежит определенная ответственность. Перед Крепостью. Распределенная обработка.

– Так у тебя что, MUD в твоем компьютере?

– Крепость нигде не находится, – сказал Масахико, ступая на эскалатор. – Так что теперь мой компьютер у друга. И он знает про людей, которые тебя подстерегают.

Гоми-бой, так звали этого друга.

Его одежду составляли замызганная хлопчатобумажная фуфайка с закатанными манжетами и необъятные, как бегемотье брюхо, штаны от армейской робы, не сваливавшиеся с его тщедушного тела только благодаря флюоресцентно-оранжевым, трехдюймовой ширины подтяжкам. Ботинки у него были розовые, точь-в-точь такие, как носят маленькие дети, только на несколько размеров больше. В данный момент он сидел на угловатом алюминиевом стуле, и младенческие ботинки болтались в воздухе, чуть-чуть не доставая до пола. Его шевелюра была словно вылеплена из какой-то вязкой массы, сплошь тугие, клейко поблескивающие завитки и ямки. Вот так же точно изображали прическу Дж. Д. Шейпли авторы этих стенных росписей на площади Пионеров; Кья знала из школьных уроков, что это как-то там связано со всей этой Элвисовой историей, но не помнила, как именно.