Степан Кирнос - Город бога [CИ]

— Я думаю, ты и сам понимаешь. Не думаю, что из того гнилого дворца ещё выбрался кто-то, кроме вас.

— Он…

— Да, погиб, скорее всего. Единственное, что мы можем для него, так это помянуть в корабельной часовне. Да, он пошёл, по сути, на самоубийство, впрочем, это был его выбор.

— То есть? Он сам решился идти в эту мясорубку.

— Так то оно возможно и так, но всё же ему это посоветовал сам Император, а его мотивы, как сказано — заранее благородны.

— Но как так? Что бы одного из великих людей Рейха бросили как одного из рядовых агентов?

— Данте, мы — «Крестоносцы», не просто полководцы Канцлера, мы хоть и сражаемся за него, являемся символами старого мира, прошлого, которому нет упоминания в будущем. Мы лишь те немногие, единицы из сотен себе подобных, которые смогли подняться против гнилого бытия, но на этом наша миссия оканчивается.

— То есть, вы хотите сказать, что…

— Именно, Данте, мы уходим, один за другим и каждый по своей причине, как и было у Конвунгара.

— И почему же решился уйти господин Чжоу? — с давлением спросил Данте.

— Он потерял друга при битве за Флоренцию, вместе со всеми своими братьями по оружию и войсками. Как думаешь, что чувствует полководец, растерявший почти всех солдат? — Данте чуть припустил взгляд и Андреас договорил. — Вот именно. А Канцлер лишь подтолкнул его к исходу.

— И что мы тогда можем?

— Последнее, что мы можем, что сделают «Крестоносцы», так это принять участь и угаснуть, став историей, но прежде, когда наступит этот момент, мы сами будем творить историю. — И заметив укоризненный взгляд коммандера, капитан напористо продолжил. — И не нужно так смотреть, парень. Канцлер — мудрейший человек и он знает, что будущее творится только тогда, когда его отпустило прошлое, в тот момент, когда моменты прошлого выпустили человека для пути вперёд, и для этого нужно избавиться от всех обременяющих прогресс вещей, даже если эта «ненужная вещь» ты сам.

Данте примолк, смотря на капитана. В его взгляде нет страха или боли, только верность делу и беззаветная преданность Канцлеру. Он готов хоть сейчас уйти в безвестность, только чтобы будущее человечества вершилось без тормоза дальше. Он стирает с лёгкой руки такой анахронизм прошлого, как Теократия, но и сам считает себя пережитком прошлых дней. Такой человек вызывает странные ощущения у Данте, с одной стороны им охота восхищаться, а с другой накатывают волны негодования, от того, что человек за кресло перед ним готов без вопросов уйти с лица истории.

— Что теперь будет с городом?

— Он сгорит в огне, как Содом, как Гоморра, дождь из раскалённой серы падёт на него.

— Правильно, — грузно отчеканил Данте, — это единственно верное решение насчёт того проклятого места. Он не заслуживает снисхождения.

— А ведь Град изменил тебя, Данте Валерон, — с усмешкой подметил Андреас. — Теперь ты не тот, кем был до него, не юноша из Сиракузы-Сан-Флорен, чающий наступления благогомира для всех, — капитан поднялся и переместился к стеклянной дверце шкафа. — Теперь ты воин, не рыцарь, но паладин Императора, который не болеет от излишнего милосердствования и стремления спасти каждого.

— То есть? — строго нахмурился Данте, прижав ладонями простынь. — Я был… как…

— Нет, — капитан достал какую-то книгу, обтянутой синей обложкой и занял место рядом с Данте, — ты был привлечён к операции, потому что у нас очень мало агентов, а стремление Канцлера тебя… перековать это удачное обстоятельство.

— Ничего не понимаю, — растерянно твердит Данте и видит, как ему капитан протянул книгу и спросил. — Что это?

— «Учение Императора о милосердии». Прочитай это и ты поймёшь, что от тебя теперь требуется. Что касается Канцлера и тебя, не секрет, что после того, как ты убил Князя Сицилии, а затем спас его в ложе, у него появились на тебя планы. Какие, никто не знает, но отправить тебя в тот Град, было его идеей.

— Но почему? Если я, то к чему было моё участие?

— Главное, что ты должен был понять — излишнее милосердие, когда строится новый, лучший мир, губительно, — капитан отошёл и занял место за креслом. — Власть после великого разброда не строится на сострадании или жалости, к этой власти восходят силой оружия и огня, но не слезливыми мольбами и жалостливым сочувствием.

Эти слова только заставили обратиться Данте к мыслям. Он до сих пор не может понять, зачем его кидали в самое пекло, но он больше не чувствует сострадания к тем людям, против кого воевал. Нет, его душа ещё плачет по тем, кто страдает в жестокой агонии умирающего постапокалиптического мира и готов его опрокинуть, но вот того сочувствия, что пылало в нём раньше, больше не горит. Раньше Валерон стремился поскорее закончить боевые действия, чтобы выжило побольше обычных людей, но теперь он согласен с той возможностью, что огонь войны сожжёт всех кого нужно, чтобы спасти горсть праведников. А тем временем Андреас достал какую-то бумагу и стал читать с листа: