Андрей Деткин - Обреченные на вымирание

А солнце палило нещадно, казалось, за последние недели прибавило среднюю дневную еще на пару градусов. Небо – ни облачка, воздух густой, марево призрачной рекой колышется над раскаленным асфальтом. Даже неутомимые цикады умолкли.

В тот день, сидя в столовке, я впервые увидел хозяйку квартиры с палисадником под окном. Распахнулась рама, и маленькая фигурка в белой блузке выглянула на улицу. Я перестал есть, впился взглядом в женщину, силясь ее рассмотреть. На первый взгляд, она была моего возраста, темные волосы собраны в пучок на затылке, красивое загорелое лицо (оно сейчас у всех загорелое), длинная шея, узкие плечи.

Доселе спавшее томительное чувство, шевельнулось где-то в груди. Сердце затрепыхалось, кровь прилила к лицу.

– Чего, это…, варежку раззявил? – спросил Шурум. Затем повернулся и посмотрел через витринное окно на улицу по направлению моего взгляда.

– А-а, на мадаму реагируешь? Рефлексы, смотрю, это…, балдатень, у тебя в порядке. – Скривив рот, он вяло засмеялся. – Это…, забудь, она мэрова телыча и немного того, двинутая.

Женщина на несколько минут замерла в окне, щурилась, подставляя лицо солнцу, затем задернула занавески и исчезла. Меня, конечно, смутили слова Шурума, что эта незнакомка оказалась женой самого мэра, но я ни о чем таком и не думал. Мне только хотелось смотреть на нее. Бывает такое, увидишь лицо, вроде не особенно красивое, даже с каким-нибудь изъяном, а от него такая мягкость, доброта, спокойствие идет, что время останавливается, и глаз отвести не можешь.

После обеда мы вернулись в ангар. Стоя на стремянке, затягивал гайку и вспоминал чудный образ, когда неожиданно лестница подо мной задрожала. Я испугался, обеими руками вцепился в ограждения. Ключ выпал из руки и с металлическим дребезгом упал на бетонный пол.

Снизу послышался противный блеющий смешок. Шурум одной рукой держался за стремянку, смотрел на меня и мерзко щерился.

– Не расслабляйся, балдатень, легкая встряска в работе не помешает, это вот.

– Будь добр, – старался я держать голос на спокойной ноте, – подай, пожалуйста, ключ.

– Ключ? Это, конечно, – он наклонился, подобрал лежащий возле ноги накидной ключ на десять, протянул мне. Я перегнулся через перила и вытянул руку навстречу. Когда до ключа оставалась буквально сантиметр, тот вдруг кивнул и выпал из руки Шурума. Я посмотрел на авиатора: идиотская улыбка, невинные глазки.

– Быстрее, балдтень, надо брать, быстрее. У меня, это…, пальцы устали держать.

Он пнул лестницу, развернулся и зашагал в диспетчерскую. Мне пришлось в очередной раз утереться, спуститься и подобрать ключ.

Проковырялся с левым двигателем больше трех часов и не мог понять, в чем неисправность. Подспудно начал подозревать, что у меня не получится ее найти вовсе и исправить. Шурум, который с меня глаз не сводил, только этого и ждал. Казалось, он больше заинтересован в моем унижение, чем в ремонте самолета.

Во время очередной попытке запуска двигателя, он вышел из диспетчерской, встал перед кабиной, вперил в меня наглый взгляд. Мотор фырчал, чихал, выплевывал облака черного дыма и никак не желал заводиться.

– Ну, что, балдатень? Смотрю, фиговый из тебя механик. Давай сползай, это… получи зарплату, – при этих словах он красноречиво стал разминать правый кулак.

– Дайте еще время. Я разберусь, раньше ремонтировал такие, только надо понять, в чем дело.

Шурум вытянул губы в трубочку и закатил глаза, как бы раздумывая, – ладно, балдатень, – проговорил он, спустя несколько секунд, – сколько надо?

– Не знаю. Может, сегодня к вечеру справлюсь. Пока системы протестирую… Максимум два дня. Это не так просто, как кажется.

– Черт с тобой, чучело – мяучело, посмотрим, это вот…, что ты за крендель. И не дай Боже… Ну ты, понял, – при этих словах он звонко впечатал кулак в ладошку. Шурум ушел. Потом появлялся каждые полчаса, спрашивал как дела, злился, что самолет еще не в строю, пинал стремянку, оскорблял меня и уходил в диспетчерскую.

К вечеру чувствовал себя уставшим: ныли ноги, болела спина. Спустился по стремянки, прошел коридором, открыл в диспетчерскую дверь, намереваясь переодеться и идти домой. Шурум лежал грудью на столе, подложив под голову руки, и сонно сопел. Яхо спал в кресле, склонив голову вбок. Из музыкального центра лилась негромкая музыка. Я с минуту простоял у порога, не зная, что делать. Входить без разрешения не решался. Снова открыл дверь и с силой захлопнул, надеясь, разбудить авиаторов грохотом. Без толку. Я откашлялся и негромко позвал: