Олег Фурашов: Последний мужчина

Публичные слушания начались на следующий день после задержания Загорцева и проходили в зале конгрессов. Беспрецедентные проступки инопланетян вызвали среди таутиканцев, привыкших к размеренному укладу бытия, не просто общественный резонанс, а ажиотаж. Огромный зал был переполнен. Оттуда велась прямая трансляция крупнейшими средствами массовой информации.

Во вступительной обличительной речи Бонз потребовал во имя защиты национальных интересов применения высшей меры социальной защиты — гуманной коррекции девиантного поведения оступившегося Загорцева. И с разочарованием надо признать, что чисто внешне, формально-юридически, позиция главного этика выглядела безупречно.

Блюститель нравственности начал с информации о том, как с первых дней пребывания на планете зелянин грубо вторгался в частную жизнь таутиканцев. Упоминание о невежественном обращении с Суэлой «разогрели» аудиторию. Оглашение прежде конфиденциальных данных о назойливом преследовании уважаемой матроны Юны заставили респектабельную публику охнуть. Версия же главного этика о том, что блокиратор на Эребру установил всё тот же Загорцев во время его первой экспедиции на планету, вызвала всеобщее возмущение. Председатель эксцессоров Люмо вынужден был неоднократно призывать слушателей к тишине. Умелая компоновка видеозаписи о проникновении «шайки разбойников» в резиденцию этиков (Бонз по мере изменений в настрое публики не особенно церемонился с выбором эпитетов) практически окончательно склонили мнение аборигенов на чашу весов обвинения.

Демонстрация деформированного блокиратора, изъятого в аквапарке, сообщила речи обвинителя почти документальную доказательность. А уж последующее живое созерцание «патриотов гражданских прав и свобод» Рубби и Крэка и вовсе выбило из сентиментальных таутиканцев слезу.

Крэка внесли в зал на носилках. На вопросы главного этика он отвечать не мог ни физически, ни морально. И потому заплакал, скорбя об утраченной им красоте. Зал рыдал вкупе с ним.

Явление народу битого-перебитого Рубби, мужественно доковылявшего для опроса к трибуне на костылях, не исторг той бездны умиления, что сопутствовала Крэку. Зато каждый туземец явственно ощутил, что дело демократии доверено надёжным парням и проникся законной гордостью. Несколько подпортило общее впечатление невразумительное косноязычие коротышки, но по поводу его «ни бэ, ни мэ, ни кукареку» каждый таутиканец уже инерционно додумывал «как надо».

— И необходимое послесловие к только что обнародованной истине в высшей инстанции, — подытоживал версию обвинения Бонз, когда Крэка унесли, а Рубби уковылял восвояси. — Кое у кого могут породить сомнения методы нашей работы, когда мы наблюдали за матроной Юной. Поясняю, нас буквально вынудил к тому оступившийся Загорцев. Следя за ним, мы невольно осуществляли и иной мониторинг, чтобы предупредить его изуверские замыслы. Да и был ли у нас выбор, если к нам поступали сигналы даже от уважаемого председателя Высшего Совета Веба? Уж если в чём мы и заслуживаем укора, так в недостаточной оперативности. Давно пора было исключительно мягко и осторожно, но твёрдой рукой скорректировать поведение сударя Загорцева. И не наступили бы тогда некоторые печальные последствия.

У неофитов, — продолжал Бонз, — закономерно может возникнуть вопрос: зачем зелянину Загорцеву понадобилось устанавливать блокиратор близ вулкана Тод? Отвечаю: столь изощрённо он домогался расположения почтенной матроны Юны. Ясно, что позднее он хотел показать ей аппарат как случайно обнаруженный.

И последнее, — нагнетал страсти обвинитель. — Почему ваш покорный слуга просит применения высшей меры социальной защиты? Я учитываю также последующее поведение оступившегося. Ведь он ни в чём не раскаялся. Он не выдал адрес бандитского схрона. А что могут натворить во всякую секунду его подельники, не способен предсказать никто. Это важный и поучительный урок. Нам нужно усиливать службу безопасности. Ведь нас всего-навсего трое: ваш покорный слуга — на трибуне, этики Рубби и Крэк — в больнице. И некому более стоять на страже порядка. Наша демократия оказалась опасно обнажена, не побоюсь этих слов, перед коварным и озверевшим врагом.

Бонз сошёл с трибуны при полном молчании. При тишине солидарности. Настал черёд стороны защиты. Настало время Загорцева. Он изначально отказался от гражданского правоведа Лажа и оправдывался самостоятельно. Участвуя в исследовании материалов и задавая вопросы, Роман ощутил скрытую неприязнь зала. Ему не доверяли. И бремя отступника и укрывателя террористов-подельников легло на его плечи. Развенчать напраслину представлялось неимоверно сложным.