Уильям Бартон - Урожайная Луна

Я был первым человеком, ступившим на Луну еще в 1965 году. Девять лет назад. И я все еще здесь, все еще хожу по Луне.

Я стал одним из четырех на борту «Джемини М-1», падавшего с черного мертвого неба на западную окраину клочка лунного «моря» в северной части кратера Риччиоли. Первого из десяти пилотируемых кораблей, экипажам которых предстояло заложить армейскую лунную базу в течение ближайших двух лет. Назывался этот проект «Урожайная Луна» [1] Урожайная Луна (Harvest moon) — полнолуние, ближайшее к дню осеннего равноденствия. (Здесь и далее прим. перев.) — самая яркая и невозможная мечта для одержимого Луной мальчишки. Мечта, которая одолевала меня как минимум со средней школы, когда во время войны я впервые услышал о таинственных «летающих керосинках» — то были падающие на Лондон «Фау-2».

Да нет, черт побери, гораздо раньше. С тех пор, когда я еще мальчишкой зачитывался в тридцатые годы научно-фантастическими журналами наподобие «Эмейзинг» или «Эстаундинг» и гадал, полетит ли человек в космос раньше, чем я помру от старости (или, может быть, намного раньше погибну на войне, которую все предсказывали, следя за Олимпийскими играми в Мюнхене).

Что ж, война закончилась, когда мне исполнилось восемнадцать, а в тридцать семь лет я полетел на Луну — единственный гражданский на корабле, которому предстояло совершить посадку, став членом экипажа скорее благодаря политике, чем своим достоинствам. Президент Никсон велел генералам подыскать одного гражданского, вот они и выбрали меня. И не потому, что я был такой уж крутой специалист по геологии планет, а всего-навсего из-за того, что меня назначили обучать геологии их, и астронавты меня уже прекрасно знали.

«Давайте возьмем Билла. Он справится».

Так вот. Тридцать семь лет, жена, сын-подросток, две дочурки-симпатяшки, а я полетел на два года на Луну. Вместе с командиром будущей базы, каким-то майором из армейского Инженерного корпуса и пилотом, уоррант-офицером, [2] Уоррант-офицер — категория командного состава между унтер-офицером и офицером. который сейчас гонял бы вертолет «Хьюз» во Вьетнаме — если бы не пилотировал лунный модуль. Ладно. Ты уже проспал, сколько положено. Можно вставать и начинать новый день.

Но я остался в койке, сплетя пальцы в жестких и потных волосах на затылке и уставясь почти в полной темноте на проволочную сетку, поддерживающую койку надо мной. Когда нам сбросили первые спальные модули, жизнь чудесным образом изменилась. Первые несколько месяцев мы спали в посадочных модулях. Предполагалось, что спать мы будем в полетных креслах, но многие предпочитали свернуться калачиком на полу.

На Луне плохо спится. Я почти все время провожу «на улице» и за прошедшие девять лет набрал там двенадцать тысяч часов, став чемпионом Вселенной по пребыванию в открытом космосе, а это иногда довольно сильно утомляет.

Я отдернул занавесочку и соскользнул с лежанки — примерно такие многоярусные койки можно увидеть на атомных субмаринах. Переступая босыми пятками по полу, я зевнул и потянулся, уперевшись вытянутыми руками в верхнюю переборку. Господи, снова от меня воняет, как от скунса. А очередь в душ подойдет только через пять дней.

Я достал из личного шкафчика один из шести оставшихся у меня новых комбинезонов (с фамилией «Данбар», аккуратно выведенной по трафарету на каждом нагрудном кармане), облачился в него, надел тапочки с фетровой подошвой, развернулся в тесном проходе и открыл люк в туннель. Заполз в него и плотно закрыл за собой. Отлично! Лампочка в переходнике снова перегорела. Интересно, осталась ли хоть одна запасная? И сколько еще придется ждать очередного модуля с расходными материалами и припасами? Два месяца?

По затылку зловеще пробежали мурашки: я к тому времени уже помру.

Распахнув другой люк, я выполз в столовую — такой же спальный модуль, но вместо коек здесь устроена кухонька. Над головой ярко светились флуоресцентные трубки.

— Ну, наконец-то ты поднял свою задницу с койки, Данбар! — поприветствовал меня старый приятель Миди Паттерсон. — Давай, пей кофе, а то нам давно пора выходить.

— А мне-то что дергаться? Ты-то свою давно поднял. — Это избавило меня от обязанности заваривать кофе. Черт, меня не перестает удивлять, почему мужик, которому уже за сорок, все еще хочет, чтобы его называли Мит. — А злишься ты потому, что я старший геолог на планете.

— Это ненадолго, старина, — фыркнул он. Гм-м, да. Верно. Пора торопиться.