Вадим Донской - Айси

Ждать. Он вспомнил, с каким нетерпением ожидал появления Митьки на свет. Тогда он еще не знал, что будет именно Митька, и каждый час, каждую минуту ждал новостей. И торопил, торопил время.

Господи, было время, когда он его торопил. И только сейчас понял, как оно безвозвратно ушло. Никакая потеря не может сравниться с потерей времени. А мы так бездумно, в суете, к нему относимся. И начинаем жалеть о нем лишь тогда, когда его не остается. Не остается совсем.

«Опять старая явилась, — злобно усмехнулся он, — прочь, коса у тебя тупая, тебе еще четырнадцать часов ее точить. Убирайся!»

И опять медленно тянется время. И он, пожалуй, впервые не торопит его. До него вдруг дошла старая, как мир, и такая непонятная истина, звучит она приблизительно так: в жизни мы все куда-то спешим, забывая о том, что мы не на дистанции, которую надо пройти как можно быстрее и рвануть финишную ленту. Он прочитал эти слова когда-то в древней печатной книге, но тогда они, лишь слегка зацепив сознание, затерялись где-то в глубинах, а сейчас память услужливо преподнесла их, и он понял всю глубину, весь смысл. Понял, как понимает, наверное, каждый, видя стремительно и неумолимо приближающуюся финишную ленту. Понял, когда через четырнадцать часов рвануть ее грудью предстоит ему.

«Ошибаешься, осталось меньше тринадцати», — подсказывают глаза. Но эти философские рассуждения вернули ему утраченное было душевное равновесие. Он с наслаждением вдыхает оставшийся кислород, и ему кажется, что он пахнет цветами, скошенной травой, летом и степью. Нестерпимо хочется, чтобы каждый удар сердца, каждый вдох, наполненный для него этим выдуманным ароматом, длился не секунду, а две… пять… десять… Нет, глупости! Оттого, что он будет вдыхать не секунду, а десять, сама секунда не станет длинней. «Ориону» не успеть. И люк, который сейчас не виден, теперь, увы, недостижим для него. Его окружает полная темнота, лишь высоко над ним узкой полосой мертво и холодно светят колючие звезды. Он медленно опускает веки, чтобы не видеть их.

Открыв глаза, Николай не сразу понимает, что с ним и где он находится. Все вокруг залито ярким светом. Из-за края трещины выглядывает мохнатый от протуберанцев Канопус, освещая корявые изломы каменной пасти, крепко держащей его в своих челюстях. Взгляд на часы все ставит на места — до красной черты осталось двести тридцать минут.

Николая крайне удивляет то, что, находясь в подобном положении, он смог спокойно уснуть на девять часов. И даже увидеть сон.

«Молодец, Николай Петрович. — Он мысленно пожимает свою мужественную руку. — Только очень сильные люди спят в ночь перед казнью. Твоя ночь прошла, и ты здорово проспал ее. Теперь для тебя пришло утро».

«К чему эта бравада? — Скользит параллельная мысль. — Твое время отмерено и уже совсем скоро ты самым вульгарным образом задохнешься».

«Нет, стоп, — обрывает он себя. — Не умирай, пока живешь, говорили древние, а они были мудрыми людьми. Не умирай, пока живешь. Не умирай…»

Но даже эта жизнелюбивая мысль течет сонно и лениво. И что-то никак не вяжется в окружающем мире. Что-то не на месте, не так. Но что именно?

И этот сон. Странный сон ему приснился. Николай глянул вниз. В ста пятидесяти метрах под ним отчетливо белел прямоугольник входа. Николай, внимательно всматриваясь в него, попытался вспомнить детали сна. Но память слепо скользила по поверхности, на которой лишь изредка всплывали смутные, непонятные образы. И от всего увиденного оставалось только ощущение довольно долгого пребывания — во сне, конечно, — за этой закрытой дверью. Он еще раз посмотрел туда и наконец сообразил, что не может с е й ч а с видеть этот люк. Ведь проспал он девять часов, а Канопус должен был подняться в зенит, то есть показаться из-за края трещины, лишь через неделю.

«Странно, очень странно. Как меня угораздило ошибиться на столько? Что-то пропустил в расчетах? Маловероятно. Надо бы проверить еще раз. — И тут же обрывает себя: — Не успеть».

Осталось три часа, и он чувствует, что дышать стало труднее. Автомат уменьшил подачу воздуха.

«Экономит, — с грустью думает он, — чего уж тут экономить… Э-э, нет, шалишь. Куда спешить? Все равно не опоздаешь».

Время течет теперь для него толчками, в такт глухим, отдающимся в ушах ударам сердца, и кажется — даже Канопус, неподвижно замерший над головой, пульсирует вместе с ним. Дышит Николай часто и с хрипом.

«Наслаждаться уже нечем». — Он хочет улыбнуться, но чувствует, что вместо этого рот кривится неприятной ухмылкой. Перед глазами вспыхивают и медленно кружатся неяркие светящиеся точки. Легкие с натугой втягивают последние жалкие остатки кислорода.