Генри Олди - Изгнанница Ойкумены

– Что со связью?

Посольский техник уже возился с панелью коммутатора. Вызвал «контрольку», нырнул в нее едва ли не по пояс. Головы Рильке и Соренсена переглянулись и, будто сговорившись, исчезли. На сей раз – без спецэффектов.

– Жаль, Паука нет… – посетовал Груша, сочувствуя мучениям техника.

– Какого еще паука? Откуда в столовой пауки?!

Нервничая, второй секретарь нарывался на скандал. Ему не хватало виноватого. Он готов был назначить виноватым кого угодно, и осудить, и сорвать злость. Будем надеяться, подумала Регина, ему хватит ума вовремя притормозить. Или у него латентная арахнофобия?

– Нет, вы мне объясните про пауков…

Груша показал секретарю кукиш, и секретарь увял.

– Ну, что там?

– Спутниковые каналы накрылись, – ответ техника прозвучал глухо, как из бочки.

– Все?!

– Ага…

– Может, поломка у нас? В посольстве?

– Тестирую. Пока – норма.

– Норма? – секретарь переназначил жертву. – Это, по-твоему, норма?! Идиот!

– Сейчас переключусь на корабельный ретранслятор…

Под потолком качнулся пузырь вирт-дисплея. Изображение дергалось, агонизируя. Оно то становилось плоским, то вновь возвращало себе объем. Темнота аритмично сменялась вспышками. Сумасшедшая дискотека качала взгляды на мертвой зыби – нутро рубки, искореженное до неузнаваемости, слепые бельма экранов, обрывки кабелей и волноводов, похожие на свежую требуху; в пульт уткнулось кресло, вырванное «с мясом», в кресле – тело, мягкое до тошноты…

Лицо.

Черные потеки превращали его в маску карнавального урода.

– …жаль. Не могу. Не могу, вашу мать…

Хрип умирающего наполнил столовую.

– Сделали, как щенков… Флот! вызывайте флот…

Голос утонул в скрежете сминаемой обшивки. Стены рубки ожили, надвигаясь со всех сторон. Лицо запрокинулось; мелькнула рука, отчаянно упирающаяся в пульт. «Давилка», вспомнила Регина. Упражнение на соревнованиях по троеборью ВКС. Сержант-канонир с «Бесстрашного» продержался до прихода спасателей. Но сержанту было, на кого надеяться…

Пузырь дисплея погас.

Белый как мел, как снег Кутхи, Ник отступил к стене.

– Ничего, – губы посла тряслись. – Ничего, все нормально. Все под контролем.

Он говорил, как заведенный, боясь замолчать.

– Не надо бояться. Не надо. В конце концов, никто не знает, когда ему суждено…

– Умереть? – подсказал деликатный Груша, выбираясь из угла, где сиднем просидел весь ученый диспут. Телохранитель закурил, хотя в столовой это было строго запрещено, и продолжил, окутан дымом: – Отчего же? Лично я, например, знаю. Вплоть до минут.

– В смысле? – вытаращился на него Ник.

Сейчас Николас Зоммерфельд забыл все: молчащие, а скорей, уничтоженные спутники, гибель орбитального рейдера, неутешительные перспективы бытия. «Не хватало нам еще безумного спецназа!» – ясно читалось в глазах господина посла. Тень корабля-призрака лежала на Шадруване, и в этой тьме, нахлынувшей из глубин космоса, все виделось иначе. Так лицо мальчишки в тени становится лицом порочного лилипута. Впору поверить, что блудная флуктуация под парусами нарочно явилась в систему мстить ларгитасцам – за что?! – спустя годы, минувшие со дня трагедии «Цаган-Сара».

Месть, вспомнила Регина одну из любимых присказок Старика, это блюдо, которое едят холодным. Великий Космос, при чем здесь месть?

– Интересуетесь? – Груша выпустил серию дымных колец. – У нас секретов нет. Сейчас мне пятьдесят девять. Я умру через девятьсот шестьдесят два дня, восемь часов и тридцать две минуты. За секунды не поручусь. Если, конечно, меня не убьют раньше…

– Откуда такая точность?

– Последствия модификации, – любезно разъяснил Груша. – Побочный эффект. Вот, не могу без курева. А у Скунса вечно течет из носа. Мой папаша, земля ему пухом, мечтал, чтобы сын пошел по его стопам. Сын и пошел – еще в животе моей драгоценной мамочки. Целевая коррекция внутриутробного развития плода… Остальное, извиняюсь, вам знать незачем. Остальное, извиняюсь, суровые будни. Ладно, я к Скунсу. Обмозгуем ситуацию…

В мертвой тишине он вышел из столовой.

Ник прислонился к стене. Ноги его подкашивались. Губы по-прежнему дрожали – то ли он отвечал Груше, не видя, что отвечать уже некому, то ли продолжал успокаивать всех, никого, себя… Николас Зоммерфельд, думала Регина. Знаешь, на кого ты похож? На человека, который долгое время, день за днем, жил в ожидании кошмара. Спал, брился, ходил в сортир – и ждал. Представив себе будущий удар судьбы в подробностях; просчитав каждую деталь, каждый возможный поворот. Составив план действий, наконец. И вот, когда кошмар явился во плоти, ты, так тщательно подготовившийся, оказался не готов…