Комин поглядел на него и ничего не сказал. Казалось, ему нечего было говорить. Должно быть, что-то было в его взгляде, потому что лицо Питера изменилось.
— Послушайте, Комин, я могу сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Кренч сказал, что откололись те из нас, кто недостаточно боялся, был недостаточно осторожен, недостаточно сдержан, чтобы это их отпугнуло.
Комин спросил:
— Стенли?
— Да, мы оставили его там, — сказал Питер. Затем голос его стал скрипучим. — Что мы еще могли сделать? Он получил полную дозу, и если бы мы забрали его, повторилась бы история с Баллантайном. Лучше было позволить ему остаться, как он хотел. И в противном случае мы едва ли убрались бы вовремя.
Комин сказал:
— И теперь вы пришли сюда, чтобы получить от меня благодарность за спасение? — Лицо Питера стало сердитым, но Комин продолжал, собрав всю свою ослепительную вспышку гнева: — Вы прошли через врата и оторвали человека от жизни, о которой ни один человек даже не мечтал, и еще хотите, чтобы он был вам благодарен? — Он сел и продолжал, прежде чем Питер успел прервать: — Знаете, что? Вы были напуганы, слишком напуганы, чтобы отбросить маленькую поганую личность по имени Питер Кохран, слишком напуганы, чтобы уйти от маленькой вшивой жизни, которая вам известна. И поэтому вы теперь воображаете, что это было заражение, что это было зло, что к этому нельзя прикасаться, что никто не должен касаться этого!
Питер не ответил. Он стоял, глядя на Комина сверху вниз, лицо его стало усталым, изможденным, а плечи слегка поникли.
— Мне кажется, — прошептал он через секунду, — мне кажется, вы можете быть правы. Но, Комин… — Питер явно боролся с собой, теперь Комин видел это. Его темное лицо казалось еще темнее от напряжения и еще чего-то большего, чем напряжение. — Но, Комин, не станет ли человек более — или менее — чем человек? Даже если Трансураниды являются сияющим добром, которым кажутся, даже если они могут превращать людей в ангелов, это неправильно, что люди вырвутся так внезапно из того космоса, что создал их. Быть может, через века мы сможем стать такими. Но сейчас это не нужно.
— Со времени падения Адама все мы грешны, — хрипло провозгласил Комин. — Конечно, нужно придерживаться этого. Это единственная жизнь, которая нам известна, значит, это лучшая жизнь. Люди с Барнарда не создают звездолетов и не строят замков на Луне. Значит, это делает нас лучше. Или не так?
Питер с трудом кивнул.
— Это вопрос. Но когда я отвечаю на него, я придерживаюсь того, что могу решить. Я думаю, со временем вы согласитесь. — Он помолчал и добавил: — Баллантайн согласился. Либо его защита оказалась с изъяном, либо он сбросил ее, но получил полную дозу. И не смог остаться в раю. Может быть, этот рай не так уж хорош, если присмотреться к нему поближе.
— Может быть, — сказал Комин без всякого убеждения. Он вспомнил лицо Стенли в последнюю минуту: скверный маленький человечик с массой мелких страстишек, которые он не мог удовлетворить, поедаемый завистью, и однако в конце концов он нашел нечто лучшее, чем доля в “Трансурановых рудниках Кохра-нов” или что-то еще, чего он жаждал. Он просто перестал быть Стенли. И теперь он остался там, а Комин был здесь, и Комин ненавидел Стенли странной новой ненавистью.
Питер повернулся.
— Кренч сказал, что вы можете вставать. Не сидите здесь, надувшись на весь мир. От этого будет только хуже.
Комин выругался от всего сердца, и Питер слабо улыбнулся.
— Я не думаю, чтобы вы могли стать настоящим ангелом, — сказал он и вышел.
Комин сидел на койке, закрыв руками лицо, и в темноте снова видел мерцающие белые огни и кружащиеся звезды. Что-то сжало его, как огромная рука, и опустошило.
Он не хотел уходить отсюда, не хотел возвращаться к тому, что делал прежде, не хотел никого видеть. Но ему хотелось выпить. Ему хотелось ужасно напиться, и он встал и вышел из каюты.
Что бы там ни сделали с ним Кренч и Рот, он был слаб, как младенец. Все вокруг казалось тусклым и нереальным. В кают-компании он нашел группу людей, сидящих вокруг стола и выглядевших, как больные. Они посмотрели на него и отвели взгляды, словно он напомнил им то, чего они не хотели вспоминать.
На столе стояла бутылка, уже изрядно опорожненная. Комин выпил то, что в ней оставалось. Он почувствовал себя лучше, но выпивка оглушила его и ему стало безразлично, как он себя чувствует. Он огляделся, но никто не смотрел на него и ничего не говорил.
Комин сказал:
Читать дальше