Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

— Давай-ка к «лягушатнику», — велел он коню, привычно вдевая ногу в стремя.

Могучие крылья взметнулись, заслоняя весь мир, и привычный восторг, возникавший у него каждый раз во время свободного полета над морем, начисто вымел из памяти таинственный голос, почудившийся ему этим весенним днем.

Сапожки поплоше она не надела, потому что таковых у нее, ненаследной принцессы Джаспера, просто не могло быть.

Теперь, гадливо переступая через кучки зловонного мусора, выброшенного туканярой из пещерки, она сожалела, что в свое время отказалась от изящной синтериклоновой обувки наподобие той, которой ее муж снабдил пропавшего Харра по-Харраду. Тогда она, всегда избегавшая белого в своих одеждах, руководствовалась не только эстетическими соображениями — белизна, цвет королевского траура, могла накликать беду.

В каменном «корыте», куда перенес ее Борб, на первый взгляд делать было действительно нечего: ни единого раскопа, ни оплавленной борозды на поверхности камня, остающейся после десинторного разряда.

Но это еще не значило, что продолжать тут поиски бесполезно — наследие древних волхвов, укрывавшихся в этих горах от своей дефективной цивилизации, скоропалительно развившейся и так же стремительно пришедшей к полному самоуничтожению, могло быть замуровано в каком-то тайнике, до которого ненасытные туканяры просто не успели добраться. Вряд ли этот разгромленный склеп был единственным на всю долину. Значит, нужно искать, они обязаны облазать все откосы, следует проверить каждую подозрительную трещину, она должна…

Черные небеса Вселенной! Да на свете не было для нее более ненавистных слов, чем эти: нужно, обязана, следует, должна… Для нее, своенравной ненаследной принцессы Джаспера, существовал единственный закон — ее воля. Но вот уже сколько времени эта воля была стиснута, как удавкой, таким коротенькими и таким всевластным словом: долг. Долг перед капризной рыжей девчонкой, которой заблагорассудилось забраться к ним на корабль и очутиться на Тихри, где изощренное коварство тамошних крэгов не позволило джасперянам тут же отослать ее обратно — чтобы отыскать пропавшего сына, принцесса была приневолена действовать вместе с незваной гостьей, и никак иначе. Ну а гостья тут-то и развернулась…

Мона Сэниа, как истинная дочь королевского рода, могла снисходительно простить ей все, что угодно: и форменный дворцовый переворот на Дороге Оцмара, и весьма поэтичный, надо признать, переход в лучший мир обреченного с малолетства властителя Пятилучья (ведь джасперянам нет дела до судеб инопланетных народов), и огненный ад, обративший в пепел несчастную столицу (то, что при этом она сама чуть было не погибла — что за мелочь, не в счет, разумеется.) Даже нечаянное убийство Скюза, несравненного стрелка, она готова была принять на свою совесть.

Но вот чего она не могла простить земной девчонке, так это чудовищный фортель — других слов она просто не допускала — с добровольным уходом из жизни. А горе родных! А чудовищное бремя вины на всех, кто был рядом… И не только рядом. А долг, невыполнимость которого уже давно ей очевидна — отыскать талисман, способный снять заклятие невидимости с ледяной горы, в недрах которой, может быть, укрыл ее тело чародейный мерзавец Кадьян. Может быть…

А может и не быть.

Для принцессы, как для всех остальных джасперян, существовал единственный долг перед мертвым: почтить его крэга, переправив осиротелую птицу на какую-нибудь безлюдную планету, как требовал Древний Уговор. Только вот землянка Таира, естественно, никогда не имела пернатого поводыря, да и сам Уговор в свете последних событий оказался под жирным вопросом…

И мона Сэниа была немало изумлена тем, что у ее супруга и командора, оказывается, было совсем иное представление о долге перед памятью почившего: даже если тот не желал быть найденным и воскрешенным (что, впрочем, теперь, было невозможным — запасы живой воды иссякли), Юрг почему-то решил, что эту самую последнюю волю, на всех землях священную, во что бы то ни стало необходимо нарушить. И теперь ей, принцессе, надлежало до конца дней своих рыться во всяком инопланетном дерьме и к тому же не подавать вида, насколько ей это осточертело и даже — вот этого она никогда не произнесла бы вслух — до какой же степени она эту эгоцентричную девицу ненавидит…

Она тряхнула головой, так что тоненько зазвенел аметистовый обруч, и обратила взор на маленький отряд, который тихонько топтался на вышеупомянутом инопланетном дерьме. Призрачный завиток магической «поземки», к которой все уже привыкли, кружил, как вьюн, между ногами, облизывая сапоги, но за собой не тянул, никуда не звал. Пы временами нагибался, подбирал мелкие камешки и, повертев их, швырял через плечо. Один сунул в карман. Еще натащит на Игуану всякой пакости…