Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

Черные небеса, еще одна бесполезная премудрость на ее больную голову.

Между тем на ристалищной террасе время словно замедлило свой ход: новоиспеченный судья в очередной раз стоял на четвереньках, раскачиваясь, словно ручной медведь, опоенный брагой; звездный эрл, не обращая внимания на царапину, непринужденно разминался, точно танцевал. Обернулся, заметил, наконец, жену; победоносно улыбаясь, помахал ей рукой. Точно так же махал им Юхани-старший, когда они рука об руку спускались по этим ступеням, и кричал им, светясь лучезарной завистью: «Доброе утро, черти счастливые!»

Только тогда ступени не были голубыми.

Грохот сшибающихся клинков отрезвил ее — противники отдохнули. Двуручный пудовый меч Пыметсу взлетал над низколобой башкой своего хозяина с легкостью страфинова пера — и обрушивался с неумолимой тяжестью парового молота. Мимо. Если бы терраса была вымощена обычным желтым золотом, то она давно была бы вспахана вдоль и поперек. Но дар Лронга был словно заколдован в своей неуязвимости, под стать неутомимым бойцам.

С первой же секунды возобновившегося поединка Юрг начал отступать к краю по извилистой траектории, скользя по полированным плитам, точно по паркету — впрочем, нет, так могло показаться только невнимательному глазу. Скользил-то именно Пы, а движения командора были просто расчетливо плавны, они утомляли и усыпляли одновременно, и если землянин в любой момент мог остановиться как вкопанный, то джасперянин проезжался, как по льду, а потом еще наступал на хрустальный шарик и бухался на спину, точно гигантский навозный жук, сопровождаемый молодецким гоготом дружины, что делало его бешенство уже запредельным.

Теперь уже окончательно стало ясно: командор не хотел кровавой развязки, смерть была бы неадекватным наказанием за воровство; вот позор — дело другое. И все шло к тому. Пыметсу был обречен уже хотя бы потому, что белые десантные сапоги командора, пригодные для любых условий, впечатывались в голубое покрытие намертво, а вот подметки из носорожьей шкуры незадачливого рубаки несли его, как по зеркалу. На дальнейшее, в сущности, можно было уже и не смотреть.

Принцесса прислонилась к глянцевитой прохладной колонне, мысленно поминая всех троллей, локков, шерушетров и джаяхуудл. Душистое полуденное марево поднималось над роскошными Асмуровыми садами, мерный звон оружия казался боем часов, отсчитывающих бесконечность…

Ее вернула к действительности не разом наступившая тишина, нарушаемая лишь беспомощным лязгом меча, прыгающего вниз по лестнице, и даже не грязная брань, изрыгаемая его неуклюжим хозяином, который головой пересчитывал ступеньки следом за собственным оружием.

Неожиданностью было оглушительное «Уй!!! — оф-ф-ф…», прозвучавшее, точно вулканический выхлоп — и Паянна, оседая, как будто из нее выпустили воздух, растянулась на ступенях, вторя своему подопечному.

Никто уже не обращал внимания на бывшего сотоварища — Эрм и Флейж с двух сторон бросились к старухе, а она отталкивала их, причитая: «Оханьки мне, карачун пришел…»

— В замок ее, и лекаря! — гаркнул командор, уже забывший о поверженном противнике, вместе с мечом необратимо потерявшем все перспективы на придворную должность, власть и почет.

— Да ни в жисть! — завопила воеводиха. — Токмо к сибиллушке меня, под солнышко незакатное, что светит всем равно!

Что-то голос был слишком зычен для немощной старицы.

— Воля твоя, — пожал плечами командор, кивая Флейжу.

— И с превеликим удовольствием! — Тот, не мешкая, подхватил страдалицу под локотки и легонько подкинул — через ничто . «Помни про солнышко-о-о…» — повисло над цветущими садами, словно след от злой падучей звезды.

Исполнилось слово командорово: одной громадной черной вороной стало на Джаспере меньше, и как будто сделалось легче дышать.

Флейж отер руки о бархатные штаны, глянул сверху на несостоявшегося верховного судью, который, забыв про потерянный навсегда меч, на четвереньках карабкался вверх по ступенькам. Процедил сквозь зубы:

— Ну что, кабан вонючий, как был ниже всех, так внизу и остался.

Командир поморщился: пинать лежачего, даже словесно, он своих дружинников не учил. Но и Флейжа можно было понять: ведь пятно подозрения в предательстве лежало на всех дружинниках с того самого дня, когда на Игуане непостижимым образом появился венценосный крэг — и вот только сейчас паршивая овца в их стаде наконец-то определилась.