Ольга Ларионова - Лунный нетопырь

Мона Сэниа, чей взгляд сверху невольно упирался в ее широченную черную спину, одна оставалась безучастной, словно превращенная в одну из когда-то живых статуй Ала-Рани; из всех доступных человеку чувств у нее оставалось только зрение. Ни боли, ни горя, ни мысли. Окаменение. Все, что должно было произойти между ней и Юргом, касалось только их двоих, и ей оставалось ждать, ждать и ждать, сколько бы все это ни продолжалось, чтобы потом в последний раз остаться наедине друг с другом. Другого окончания поединка просто быть не могло — тот, кого она называла своим мужем, своей любовью, был огражден живой водою от колдовского меча.

Но она обойдется без волшебства.

А схватка между тем приобрела опасный характер: противники сцепились намертво, грудь на грудь, и разделяли их только скрещенные мечи и тяжелое дыхание, долетавшее даже сюда. Младший дружинник настолько превосходил своего командора в массе, что, повалив его, вполне мог бы попросту придушить — судя по налившимся кровью глазам, именно эту мечту он сейчас и лелеял. Но этого не могло и не должно было случиться — только она. одна она могла судить и карать эрла Брагина…

То, что произошло дальше, с трудом смогли различить даже зоркие кристаллы аметистового обруча: на какой-то миг рука командора разжалась, выпуская меч, и его пальцы, находившиеся в самой непосредственной близости от бычьей шеи новоиспеченного судья, рванули скользкую от пота хрустальную нить, так что звонкие бусины зацокали по доспехам, зазвенели на голубом золоте…

Пы оттолкнул противника и замахал руками, стараясь поймать хоть одну — меч помешал, так что непобедимый богатырь земли джасперианской поскользнулся и рухнул на полированные плиты, как куль с жеребячьим овсом. Командор, успевший подхватить свой меч раньше, чем тот коснулся земли, не выдержал и демонстративно шлепнул Паянниного любимчика плашмя по кожаному заду.

Бывшие товарищи по дружине благодушно заржали, но преждевременно: Пыметсу оружия из рук не выпустил. Командор отступил на несколько шагов, давая поверженному противнику время подняться; утерся левым рукавом — хоть и был в одной рубашке, но тоже взмок. На белоснежном батисте сразу же появилось серое пятно… розоватое… пурпурное. На такую мелочь ни он, ни славная дружина и внимания не обратили — естественно, прижался к собственному мечу, когда судейский сынок навалился по-медвежьи. А командорский меч всем известен — приложишь ладонь к лезвию, так оно само в плоть и вопьется. Старинный закал.

Никому даже в голову не пришла крамольная мысль: а что, если в жилах Юрга не осталось больше ни капли крови, зачарованной живою водой? А рано или поздно такое должно было произойти, ведь в каждое посещение Земли он щедро делился со всеми безнадежно больными собственной кровью, восполняя ее искусственной…

А тогда заколдованное оружие становилось для эрла смертельно опасным.

Но поединок возобновился. Пыметсу поднимался медленно, будто просыпался; командор не торопил его. С первых же ударов стало очевидно, что перевес на стороне справедливости: неповоротливого рубаку губила его воловья несгибаемая выя. Рассыпанное ожерелье сверкало под ногами, и следить за тем, чтобы не наступить на предательскую небьющуюся бусину, удавалось только командору. Противники все медленнее кружили по голубой площадке, неудержимо приближаясь к ее краю, и Пы с фатальной периодичностью рушился наземь, гулко и глухо, точно сброшенный со звонницы колокол. И так же неуклонно поднимался.

Похоже, что это могло продолжаться бесконечно.

Мона Сэниа невольно подняла взгляд к небу — после бессчетных часов, проведенных в полумраке, ослепительный блеск лазоревого золота под ногами был просто невыносим. Несметная стая стрижей кружила в вышине. Бесшумно и безразлично. Совсем как в тот день, когда погиб старший Юхани.

И не стрижи это были.

Догадка пришла сама собой, не потребовалось ни лепета угасающего одинца, ни подсказки неслышимого советчика; а он не мог звучать на тех землях, где водилась эта пернатая нечисть. То, что она воспринимала на Свахе и Невесте, было голосом той малой частицы ее собственной души, которая успела влиться в неосязаемое, бесплотное нечто, которое в своем предсмертном монологе Кадьян упомянул как «бог», «судьба» или «движущие силы природы».

Но у людей и крэгов не может быть единого бога, точно так же как не может быть и потомства. Они несовместимы — и сейчас, и в прошлом, и в грядущем. И во веки веков. Два несчастных существа, Горон и его безмозглый крылатый придаток — тому подтверждение. И там, где водятся крэги, никогда, никому и ничего не нашепчет неслышимый верный голос…