Елена Пильгун - Age after age

И все-таки было невыносимо тяжело. Ник чувствовал, как тянется по черепу полоса огня и превращается в настоящий пожар у имплантов. Мир был резким невыносимо, а вязкая муть в голове все больше походила не на последствия наркоза, а на защитную ширму перегруженного сознания. Женский голос говорил что-то про сыновей, то ли погибших, то ли без вести пропавших, но веки смыкались сами собой. И это тоже был шанс на выход из глубины.

Повязка снова обхватила голову. Легкий браслет холодным металлом обжег пульсирующую вену на запястье. А теплые руки… О нет, они не обиделись, они не держали зла. Они заботливо поправили под головой подушку и смахнули слезинку, показавшуюся из-под повязки.

– Ты справишься, Ник. Все хорошо будет.

Кажется, Заневский и Валько сказали это одновременно.

И потекли долгие дни в комнате с белыми стенами. Браслет оказался не прикроватными наручами для пленения малость ненормального Стрижа, как поначалу нарисовалось Нику в воспаленном воображении, а весьма полезным пульсометром, избавлявшим от классики жанра «больной, просыпайтесь, пора пить снотворное». Сон был неприкосновенен, но распорядок дня в «ЗаВале» никто не отменял. И утро неизменно начиналось с букета цветов и Катерины, этот букет вносящей. Где ей удавалось добыть в февральской Москве ромашки и васильки – уму непостижимо, но Нику казалось, что он запомнил теперь каждую веточку, каждый листик, да на всю оставшуюся.

Вторым посетителем был Рыжик. В этой лавочке нашлась даже котейка, и даже котейка была как с Альфы Центавры – непуганая и мурчливая, мигом обшерстившая толстовку Ника в знак не то безусловной любви, не то заявления прав собственности на эту самую толстовку. Потом права на Ника заявлял Дэн, чаще – один, иногда с каким-нибудь врачом, представлявшимся то хирургом, то офтальмологом. Твердить попугаем, что ничего не болит – о, это получалось очень убедительно. Врачи уходили довольные и счастливые, но Дэн оставался. Дэн оставался надо-олго, ровно до того момента, пока Ник не начинал просить пощады.

Это было жестоко. Это было необходимо.

Это была муштра, которая смутно напоминала изучение английского в детстве.

Фокус на дальний угол комнаты. Зум. Резко переключиться на передний план. Сколько вен на моем запястье? Сколько лепестков у ромашки? Сохранить кадр. Нет, не через файл памяти, а скинуть прямо на карту в имплантах, минуя мозг и субъективность. Видеопоток… Мгновенно нагревается дорожка контактов, вшитых под кожей на виске, и Дэн тихо чертыхается на тему отечественных комплектующих. Тут же Нику выдается гипотермический пакет, и все повторяется по кругу. Доведение реакций до автоматизма – оказывается, редакция заплатила даже за это.

– Им надо было еще мозгов для этого всего прикупить, – выдыхал Ник в пустой комнате, оставаясь один на один с тарелкой супа.

Так начиналась вторая половина дня, комбинация сна, лежания под киберврачом и возни с Морем Ясным. С какого перепуга детвора признала в фотографе наставника (или главаря банды), так и осталось загадкой, но запертый в белых стенах Ник вдруг стал центром притяжения цвета и света. Сестренки оккупировали кровать, одеяло превратили в «фигвам», потому что слово «юрта» Моряне было не выговорить, а Нику воткнули перо. К счастью, за ухо и не за то, где наложили швы. Правда, сказать про индейцев Ник мог не больше, чем эти оторвы уже узнали из книжек, а за вопрос «где ваши куклы?» чуть всерьез не лишился скальпа.

– А давайте я расскажу вам про Север, – предложил фотограф, чувствуя себя Диком Сэндом и Жаком Паганелем разом. Ну то есть находящимся в плену аборигенов и страстно желающим обойтись без членовредительства.

– А что такое север-р? – уточнила Ясна из «фигвама».

Ник облегченно выдохнул. К вечеру детвора переместилась из штата Мичиган на озеро Имандра, сообщила, что «нарэй то» 8 8 «весна настала» с ненецкого прямо в феврале, и завалила белого медведя. Надо уточнять, кто из пациентов этой лавочки стал медведем?!

Но иногда слов не хватало, а отключенные импланты лишали поиска по картинкам, и тогда Ник брал у сестер краски, чтобы рисовать то, что сложно описать словами. Простенькая палитра акварели била по сетчатке нестерпимо яркими, кричащими, неестественными цветами. Но в песне про северные сияния это было даже к лучшему. Ник вбивал в лист бумаги ультрамарин с кармином, оставляя место для салатовых всполохов авроры. При этом с его губ слетали старые северные сказки вперемешку с советами рисования «по-сырому». Переключение фокуса наконец перешло в тот самый автоматический режим, которого добивался Дэн: размывки и пятна облаков на миопии в минус шесть, тончайшая графика карликовых берез – в сверхточной единице.