Олег Авгуров - Пластмассовые лица. Часть вторая

Эмили поняла, что скрывать было больше нечего, – родители всё знают.

– Пап, успокойся. Слышишь? Не волнуйтесь. Уверена, на то есть причина. Так и пастор сказал. В мире шоу-бизнеса не всё так просто, как кажется на первый взгляд. И думаю, Джонни скоро объяснится. Ты ему звонил?

У Эмили и Джона всегда были посредственные отношения, но она почему-то частенько защищала его в глазах родителей и всячески огораживала от их упрёков.

– Нет, – ответил Томас слабо.

– Может, он сам звонил вам?

– Звонил. Перед премьерой. Сказал, не ходить на неё.

– Это я знаю. А после?

– Нет, после не звонил.

– Тогда, возможно… – начала было Эмили, но Томас её перебил:

– Он же взял с нас обещание! Я ещё и перекрестился, старый дурак! Верю всему! Верю на слово! Верю в честность! В правду! В то, что мой сын живёт достойной жизнью! А он! А он… – у Томаса не хватало слов выразить своё негодование.

– Как там мама? – Эмили решила немного переключить отца на другую тему.

– Совсем плохо. Почти не разговаривает и молится постоянно.

– Ты её успокой, пап. А я сегодня вечером к вам заеду, где-то часиков в восемь. Ладно?

– Ладно…

Из детей Вайеров Эмили была самой пунктуальной и ответственной. Вероятно, сказывалось то, что она была самой старшей. Приходилось с самого раннего детства помогать родителям: убирать, готовить, следить за младшими братьями и сёстрами, отводить их в школу. Поэтому, если Эмили говорила, что придёт где-то к восьми, то приходила она ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже, будто появлялась у дверей заранее и смотрела на часы, ожидая того момента, когда будет пора нажать клавишу звонка. Так произошло и в этот раз: как только часы показали ровно восемь, в дверь позвонили.

С первого взгляда было понятно, в каком родители пребывают состоянии. Эмили усадила их на диван и начала подробно расспрашивать о том, как они всё узнали. Она, как могла, успокаивала их во время этого очень сложного разговора. Родители высказывали самые худшие предложения, какие только можно было представить. Видно было, что страх владеет их умами. Однако Эмили пыталась как-то настроить их на другой лад и каким-то образом оправдать поступок Джона. О звонке брата перед премьерой она рассуждала примерно так же, как и пастор, предполагая, что Джон прекрасно понимал, как отреагируют родители и вообще все жители Реддинга. Он знал, что совершил нечто дурное, а значит, возможно, был вынужден поступить так. Два часа пролетели как один миг. Но терпеливая Эмили добилась своего: в глазах родителей свернула искорка облегчения, а в разговоре всё чаще стали мелькать фразы «он не знал», «он беспокоится о нас», «видимо, он и правда не мог» и т.д. Примерно в пол-одиннадцатого Эмили, видя, что родители немного пришли в себя, покинула их, но пообещала, что завтра в это же время обязательно заедет снова.

Родители с тоской в глазах проводили её. Им сейчас была очень необходима чья-то поддержка. И, возможно, только благодаря усилиям дочери, им удалось как-то совладать с происходящим. На следующий день Эмили опять появилась в это же время, как и обещала.

– Привет, пап. Привет, мам, – она впопыхах поцеловала обоих. – Вы смотрите телевизор? – спросила она вдруг прямо с порога.

– Нет, – ответил безучастно отец.

– Включайте скорее третий канал. Там у Джона берут интервью в прямом эфире. Возможно, он что-нибудь расскажет о том, что происходит?

В глазах родителей промелькнул лучик надежды. А вдруг сейчас все их догадки по поводу того, что у Джона не было другого выбора, подтвердятся? Вдруг Эмили права, и Джон каким-то образом всё-таки прольёт свет на то, что случилось, как-то объяснит свой поступок, как-то намекнёт о том, что на самом деле происходит, даже если у него и нет такой возможности? Ведь он упоминал какие-то несколько дней. Вдруг это тот самый момент?

Эмили сразу же направилась в гостиную, включила телевизор и нашла нужную программу. Томас и Амелия уселись на диван. Эмили быстро скинула куртку и села рядом с ними.

На экране был Джон и один из самых известных телеведущих современности – Майк Фишер. Лицо Джона светилось от радости, но тело было скованным, зажатым. Он еле сдерживал нервозность, разъедавшую его изнутри, но никто этого не замечал. Родители также не обратили на это особого внимания: при таком свечении его лица язык тела был вторичным. Амелия отметила, что Джон немного похудел. Её сердце тут же сжалось при виде своего любимого мальчика. А ведь Джон действительно был её любимчиком. Амелия часто проводила время за книгами, с удовольствием погружаясь в воображаемые миры. Она любила поэзию: читала Шекспира, Байрона, Гёте, любила Киплинга и даже почитывала Гомера. Учитывая, что Джон посещал театральный кружок, им всегда было о чём поговорить. Амелия стала для Джона своего рода первым учителем по драматургии. Она объясняла ему хитросплетения и интриги, расшифровывала смысл строк в стихах, раскрывала внутренний мир героев. До самого отъезда в Лос-Анджелес Джон всегда советовался с мамой по поводу своих ролей. Естественно, для неё он был ближе всех. Это не значит, что Амелия не любила остальных детей, просто она очень трепетно относилась к своему птенчику, как она любила его называть.