Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Это у вас семейное, – пробормотал Корнелий, Червоточин только рассмеялся.

– Ариадна подыскивает подходящий океан, чтобы выпустить своих земноводных, и если они там не передохнут, то через сотню-другую миллионов лет из них может получиться нечто путное… Я ей предлагал иной вариант, но она верит в эволюцию, она для нее и есть бог-изобретатель. Океан Дирака – вот что нужно ее лягушкам, а не Европа и не Титан.

– Трудно быть богом, – заключил Корнелий.

До этого случая Корнелий не присутствовал на подобных экспериментах и слабо представлял, на что они могут походить во фронтирной физике. Червоточин военачальником восседал на возвышении, оттуда разбегались ряды рабочих столов, перед экранами склонились юноши и девушки в одинаково белых комбинезонах. Здесь вообще преобладали лишь два цвета – ослепительно белый и черный, причем такой густоты, что взгляд воспринимал его как отсутствие материи вообще. Полукружие черных и белых клавиш перед Червоточиным представало перед Корнелием как чередование бытия и ничто, света и тьмы. В подтверждение подобной ассоциации из динамиков звучал джаз в исполнении любимого музыканта Червоточина Телониуса Монка.

Прежде чем занять место за одним из пультов, И. Царевич попытался устроить Корнелия на приступочке, откуда, как утверждал стажер, открывается наилучший вид на работу Червоточина. Комиссар отказался и пожелал найти местечко, откуда открывается наилучший вид на экспериментальную площадку. В конце концов он сжалился над И. Царевичем и отпустил его, оставшись у панорамного экрана башни. Снаружи пока ничего интересного не происходило, Корнелий разглядывал сидящих, выискивая среди них Нить, но девушку не обнаружил, зато взгляд его привлек молодой человек, занимавший один из пультов в среднем ряду. Он сидел напряженно, будто опасался, что его присутствие разгневает шефа и он с позором будет изгнан. Корнелий взглянул на Червоточина, с высоты обозревающего командный пункт и почти неотличимого от фантастического космического адмирала, которому предстояло вести межзвездную армаду миролюбивых землян против кровожадных жукоглазых интервентов.

– Итак, приступаем, – произнес Червоточин. Волна движения прокатилась по фигурам за пультами. – Зажигание!

Экран осветился. Будь на его месте обычный иллюминатор, вряд ли Корнелий рассмотрел происходящее на площадке – настолько ослепительно вспыхнули лазерные «буровые» установки, как их про себя назвал комиссар. А еще ему на ум пришло совсем архаичное сравнение с древними буровыми установками на нефтеносных полях. Земную твердь они бурили до нефти, использовалась она как топливо, в том числе и для транспорта, перевозящего людей из точки А в точку Б. И в определенном смысле здешние «буровые» тоже пытались решить логистическую задачу – обеспечить почти мгновенное перемещение людей к звездам.

Там, где находился фокус скрещения лазерных лучей, вспыхнуло солнце, кипящее, выбрасывающее длинные языки протуберанцев, магнитосфера их сдерживала.

– Напряженность магнитного поля… Мощность излучения… Искажение симметрии… Толщина волосяного покрова… – Зал заполнялся голосами операторов, цифры сыпались как из рога изобилия, и поневоле Корнелий задался вопросом – улавливал их Червоточин на слух? Он полуобернулся и увидел, что тот сидит, закрыв глаза и прижав кончики указательных пальцев к вискам, будто у него неимоверно разболелась голова. – Включена программа модуляции излучения… – Этот голос комиссар сразу распознал. В отличие от остальных, звучащих с интонациями бездушных роботов, он звенел от напряжения. Брут.

«И ты, Брут», – промелькнуло у Корнелия.

– Приступить к бурению! – проревел Червоточин с яростью. Можно подумать, что все, кто сидел за пультами, в едином порыве вдруг решили отказаться от участия в эксперименте и дезертировать, а генералу, чтобы не потерять армию, ничего не оставалось как положиться на собственный голос. – Приступить! К бурению!

Корнелий вновь смотрел на экран, но на его дилетантский взгляд ничего нового не происходило. Рукотворное солнце так же полыхало, выбрасывая протуберанцы, как бы пытаясь вырваться из тисков магнитной ловушки.

А затем все изменилось. Будто кто-то резко распахнул темный занавес, отделяющий зрительный зал от сцены.

Корнелий падал в бездонный колодец. И больше всего его удручал не столь резкий переход от состояния, в котором он пребывал, к безудержному полету в бездну, сколько неспособность хоть что-то изменить. Насколько он бессилен перед могущественной силой, шутя сдернувшей его с твердой поверхности поёл станции и швырнувшей туда, где нет ничего, только он, он в полнейшем одиночестве и неизвестности – что его может ждать по ту сторону бесконечности? Собственное тело таяло, истончалось, будто он – не плоть живая, но кусочек сахара в кипятке, и это еще одно странное ощущение, может, не самое сильное в сонме других – страха, удивления, предвкушения, но несомненно из тех, которые он не испытывал в жизни. Он совершал инволюцию от развитого человеческого существа, организма, к тому комочку клеток, что пробегает миллионы лет эволюции, прежде чем покинуть лоно матери.