Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

За стенкой снова загремел уницикл. Максимиллиан сел и не смог отыскать место в книге, на котором остановился.

Джоуи грохотал вверх по ступеням башни. Ему было плевать, что Макс не знает, от какой опасности он их только что спас. И плевать, если Макс не даст ему больше ни одной книги во веки веков. И выходил ли когда-нибудь Макс из своего пыльного кабинета, тоже плевать. И если он сильно разозлится, то Максу лучше поостеречься, потому что он может его уничтожить.

Он домчался до самого верха и выкатил на крышу башни. Удержался рукой за стену, слез и прислонил уницикл к дверной ручке.

В бегущих облаках возникала и пропадала крохотная луна. Возле балюстрады блестела лужа, ветер морщил ее поверхность и трепал его волосы, так что они щекотали лоб.

Плевать, что он больше никогда не увидит Макса. Он создаст себе красивую, нежную, интересную девушку, которая будет слушаться его во всем и никогда не станет возражать. А как она будет любить его! На этот раз он сотворит темнокожую. И может быть, она будет играть на автоарфе. Да, у нее будет красивый голос, и она станет петь ему каждый день после обеда, и будет темной и теплой, как тени в залах дальних этажей.

Джоуи поднял с парапета зеленую ткань. Сел, прислонившись спиной к камню. Укутал прозрачным газом руки и уткнулся в них подбородком. Материя уже почти совсем высохла.

Он попытался думать об интересной темнокожей девушке, но было зябко, мысли блуждали, каменные плиты холодили босые ступни и зад через ткань джинсов (белья он больше не носил), и Джоуи чувствовал, что скоро надо будет застегнуть куртку под самый ворот свитера. Он прищурился, и грязное пятно на правом стекле очков вызвало из лужи, в которой отражалась луна, беззвучный взрыв серебристых иголок. Он устал, устал до такой степени, что мог бы уснуть прямо здесь, но прежде нужно было еще немного подумать о девушке, пока за спиной не раздастся ее голос, зовущий: «Джоуи? Джоуи?..»

На другой башне часы пробили три. Он встал на колени и глянул через парапет. Однако удары слышались со стороны Западного флигеля, где с часами было все в порядке.

— …Джоуи?

Когда литератора просят написать о своих произведениях — скажем, рецензию на собственный сборник рассказов, — большинство прибегает к отвлекающим маневрам. То, что делаешь, когда «сочиняешь» — как то, что делаешь, когда кровоточишь или когда выздоравливаешь от болезни, — и слишком просто, и слишком сложно для повествования средней степени подробности, какое чаще всего подразумевается в таких случаях. («Конечно, нам нужно что-то информативное, но не стоит вдаваться в слишком технические детали…») Как ни странно, это просто и сложно не из-за моих личных литературных методов, а из-за всего того, что уже сказано о писательском ремесле. Выразиться просто — значит сказать (каким угодно способом), что все эти люди были правы. Выразиться сложно — значит сказать, что они ошибались, и объяснить почему.

Сказать по-простому? Садишься и пишешь. Возбуждение, размах, чудо повествования овладевают тобой, и пишешь как можно быстрее, стараясь поспеть за всем этим, до тех пор, пока не закончишь рассказ.

А что тут сложного?

Попробуйте сами. И узнаете, что вместе с чудом повествования приходят сомнения, промедления и колебания. Правда ли это такое уж чудо? Имеет ли эта фраза вообще смысл? Передает ли хоть как-то твое ви́дение мира? Сообщает ли что-нибудь такое, что вызвало бы у тебя интерес, будь ты читателем? Где взять силы, чтобы написать еще хоть слово? А что писать следом за этим? Повествование становится способом прокладывать путь сквозь череду пугающих, парализующих, обескураживающих заминок — сквозь нее, под ней, над ней и в обход ее. Настоящее чудо повествования состоит в том, что это препятствие вообще удается преодолеть.

Лет десять назад я в результате стечения совершенно нелепых обстоятельств предстал перед кучкой молчаливых незнакомцев; одни были полны энтузиазма, другие — недоверия, но у всех было одно общее — все они записались на семинар по писательскому мастерству, который меня наняли проводить. И я официально, при свидетелях, унизительным для себя образом понял, до чего мало знаю о том, «как сочинять истории».

Однако семинары продолжались; и наконец меня ткнуло носом в тот факт, что в своем ремесле я владею ровно тремя приемами. Поскольку два из них я спер у других писателей, открою вам все три — вдруг да пригодятся.