Аластер Рейнольдс - Алмазные псы [сборник litres]

Передние роботы уже находились в шести-семи метрах от нас, их щупальца – еще ближе. Соллис продолжала палить, но машины только теснее смыкали ряды, отбрасывая в стороны раскаленные обломки товарищей. Отступать дальше было некуда, мы с Ингрид почти касались спиной спины Мартинеса.

– Может, нам просто остановиться? – спросила я. – Это же госпиталь… он запрограммирован лечить людей. Последнее, чего он захочет, – причинить нам вред.

– Не стесняйся, проверь эту версию, – отозвалась Соллис.

У Мартинеса умолкло оружие. Соллис стреляла. Я повернулась и попыталась вручить Мартинесу мой пистолет – по крайней мере, сможет хоть как-то защищаться, пока его штуковина перезаряжается. Но ближайший робот опередил меня – выбросил щупальца и обвил ими ноги великана. Затем все произошло очень быстро. Машины наползали дергающейся массой, и вот он уже в пределах досягаемости другого пучка щупальцев. Он раскинул руки, силясь дотянуться до опор на стене, но не сумел. Роботы вырвали у него и погребли под собой оружие демархистов. Когда его ноги и туловище тоже исчезли под скопищем конусообразных тел, Мартинес завопил.

И вот его накрыли полностью. Несколько секунд мы еще слышали его дыхание – он перестал кричать, словно понял, что это уже бесполезно, – а потом наступила тишина, как будто внезапно оборвалась связь с его скафандром.

А миг спустя роботы набросились на нас с Соллис.

Я очнулась. То, что я все еще жива – и не просто жива, но нахожусь в здравом рассудке и расслабленном состоянии, – произвело на меня эффект электрического шока и мгновенно вызвало острую тревогу. Я предпочла бы оказаться без сознания. Я помнила, как роботы пытались запустить щупальца внутрь моего скафандра, помнила холодный укол и последовавшее за ним безболезненное скольжение в блаженство сна. Я ожидала смерти, но лекарство, ударив в голову, уничтожило страх без остатка.

Я не умерла. И, насколько могла судить, даже не была ранена. Я лишилась скафандра, зато теперь лежала на удобной койке под чистой белой простыней. Мой собственный вес придавливал меня к матрасу так, будто меня поместили в реактивированный отсек с центрифугой. Я чувствовала себя немного усталой и помятой, но в остальном пребывала в хорошей форме – ничуть не хуже, чем в тот момент, когда поднялась на борт «Найтингейл». Я вспомнила свои слова, сказанные в последний момент Соллис, – насчет того, что госпитальное судно не может считать нас врагами. Может быть, в этом утверждении содержалось нечто большее, чем попытка принять желаемое за действительное?

Однако рядом не было ни Соллис, ни Норберта-Мартинеса. Я находилась в отдельном отсеке, окруженная белыми стенами. Обстановка напомнила мне первое посещение «Найтингейл». В стене справа виднелась дверь в белой раме и ряд прозрачных лючков, за которыми проглядывала аппаратура для контроля и восстановления жизненных функций. Я решила, что ничего такого в моем случае не понадобится. Сбоку к койке гибким черенком был присоединен пульт управления, так что я легко могла дотянуться до него правой рукой. Клавиши на панели позволяли регулировать настройки оборудования и вызывать службы госпиталя, чтобы получить еду и питье, умывальные и туалетные принадлежности и новые дозы лекарства.

Учитывая полуспящее состояние судна, интересно, что из этого сейчас доступно?

Я дотронулась до одной из клавиш. Стены растаяли и приобрели голографическую видимость океанского побережья: мощные волны набегают на белый песок под ослепительным солнцем; высокие пальмы раскачиваются под ветром. Однако меня эти красоты не тронули. У меня горло ссохлось от жажды, а еще хотелось бы узнать, что произошло с остальными и как долго нас собираются здесь удерживать. Как ни крути, быть пациентом на борту такого устройства, как «Найтингейл», – все равно что быть узником в тюрьме. Пока госпиталь не сочтет, что ты выздоровел и годен к службе, тебе отсюда никуда не деться.

Но когда я нажала другие клавиши, ничего не произошло. Или этот отсек был поврежден, или запрограммирован таким образом, чтобы игнорировать мои требования. Я попыталась слезть с кровати и скривилась от боли – мои ушибленные конечности крайне неодобрительно отреагировали на перемещение. А затем воспротивилась простыня, сделавшись твердой, как защитная броня скафандра. Когда же я смирилась, простыня ослабила хватку. Значит, я обладаю свободой двигаться в пределах койки, садиться и дотягиваться до предметов, но простыня не позволит мне покинуть это лежбище.