Аластер Рейнольдс - Спячка

Гонта вывели из анабиоза ранней весной, в холодный ветреный день. Он очнулся на кровати со стальной рамой, в помещении с серыми стенами. Комната выглядела как нечто дешевое и наскоро смонтированное из готовых блоков. В ногах кровати стояли двое. Похоже, их мало интересовало, насколько паршиво он себя чувствует. Мужчина прижимал к груди миску с какой-то едой и торопливо орудовал ложкой, словно завтракал на бегу. Его седые волосы были коротко подстрижены, и, судя по морщинистому лицу с задубевшей кожей, он много времени проводил вне помещений. Рядом стояла женщина с чуть более длинными волосами — скорее седеющими, чем седыми, — и намного более смуглой кожей. Подобно мужчине, она была жилистая и облачена в потертый серый комбинезон. Ее бедра охватывал тяжелый пояс с инструментами.

— Ты как, цел, Гонт? — спросила она, пока ее товарищ доедал завтрак. — Ты compos mentis ? [1] Вменяем (лат.).

Гонт прищурился — свет в комнате был слишком яркий — и на мгновение запутался в воспоминаниях.

— Где я? — спросил он.

— В комнате. Тебя разбудили, — ответила женщина. — Ты ведь помнишь, как засыпал?

Он ухватился за воспоминания, отыскивая в них хоть что-нибудь конкретное. Врачи в зеленых халатах, стерильная операционная, рука подписывает последний документ перед тем, как его подключают к машинам. В вены медленно льются препараты, полное отсутствие печали или тоски, когда он прощался со старым миром, со всеми его разочарованиями.

— Кажется, помню.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Гонт. — Ему пришлось выждать секунду, пока вспомнилось имя. — Маркус Гонт.

— Вот и хорошо, — сказал мужчина, вытирая губы рукой. — Это положительный признак.

— Я Клаузен, — представилась женщина. — А это Да Силва. Мы твоя группа пробуждения. Ты помнишь «Спячку»?

— Не уверен.

— Подумай хорошенько, Гонт, — попросила она. — Нам ничего не стоит уложить тебя обратно, если ты откажешься работать с нами.

Нечто в тоне Клаузен убедило его, что следует постараться.

— Компания, — сказал он. — «Спячкой» называлась компания. Она уложила меня спать. Она всех уложила спать.

— Клетки мозга вроде бы не повреждены, — заметил Да Силва.

Клаузен кивнула, но никак не показала, что рада правильному ответу Гонта. Скорее, ее успокоило, что Гонт избавил их от какой-то мелкой обязанности, и не более того.

— Мне понравилось, как он сказал «всех». Словно это так и было.

— А разве нет? — удивился Да Силва.

— Для него — нет. Гонт был одним из первых. Ты что, не читал его досье?

Да Силва поморщился:

— Извини. Немного отвлекся.

— Он был одним из первых двухсот тысяч, — напомнила Клаузен. — Членом эксклюзивного клуба. Как вы себя называли, Гонт?

— Избранные. Совершенно точное описание. А как еще нам было себя называть?

— Везучие сукины дети, — подсказала Клаузен.

— Помнишь, в каком году тебя усыпили? — спросил Да Силва. — Ты был одним из первых, значит, это случилось примерно в середине века.

— В 2058-м. Если надо, могу назвать месяц и число. Насчет времени суток не уверен.

— И ты помнишь, разумеется, почему на такое решился, — заметил Да Силва.

— Потому что мог. Потому что любой в моей ситуации поступил бы так же. Мир становился все хуже, катился под откос. Но еще не рухнул окончательно. А врачи год за годом продолжали твердить, что прорыв к бессмертию совсем рядом. Еще чуть-чуть, и готово. Мол, вы уж продержитесь еще немного. Но мы все старели. А потом врачи заявили: сейчас мы еще не способны подарить вам вечную жизнь, зато можем предоставить средство проскочить через годы ожидания, пока это не произойдет. — Гонт заставил себя сесть на кровати, силы постепенно возвращались в конечности, особенно из-за нарастающей злости. Почему к нему не проявляют должного почтения? И почему, что еще хуже, его тут осуждают и оценивают? — В нашем поступке не было ничего плохого. Мы никому не причинили вреда, ни у кого ничего не отняли. Мы лишь воспользовались имеющимися у нас средствами, чтобы достичь того, что и так к нам приближалось.

— Кто сообщит ему новости? — спросила Клаузен, глядя на Да Силву.

— Ты проспал почти 160 лет, — сказал мужчина. — Сейчас апрель 2217 года. На дворе двадцать третий век.

Гонт снова обвел взглядом обшарпанное помещение. У него имелись некие туманные представления о том, каким станет пробуждение, но реальность совершенно в них не вписывалась.