Леви Тидхар - Центральная станция

– Я постараюсь, – в ее голосе звучало сомнение; но она улыбалась.

Дальше: Элиезер и Ибрагим. Два старика.

– Однажды я тоже что-нибудь такое проделаю, – произнес Элиезер. – Каков адреналин.

– А я нет, – сказал Ибрагим. – Для меня есть море. Только море.

Они расцеловались и обнялись – в последний раз. Ибрагим вытащил бутылку. Элиезер достал стаканы.

– Мы выпьем за тебя, – сказал Элиезер.

– Обязательно.

И Влад их покинул. Он был один. Парк ждал, машинки бежали за ним по пятам. Он направился к аттракциону, сел в автомобиль и аккуратно застегнул ремень безопасности.

Автомобиль тронулся. Он медленно, медленно, медленно поднимался в гору. Пустыня далеко внизу; парк – крохотное пятнышко зелени. Мертвое море в отдалении, гладкое, как зеркало, и Владу показалось, что он видит жену Лота, ставшую соляным столпом.

Автомобиль достиг вершины, на мгновение замер. Влад наслаждался этим мгновением. Вкус воздуха на языке. И вдруг он вспомнил ее имя. Алия.

Автомобиль понесся вниз.

Влад ощущал, как притяжение сминает его тело, выталкивая воздух из легких. Сердце бьется быстрее, чем когда-либо, кровь прилила к щекам. Ветер воет в ушах, давит на лицо. Влад падает, потом наступает миг равновесия, и Влад кричит от восторга. Не оправившись толком от падения, автомобиль с Владом врывается в первое кольцо, несется пулей, скорость – 358 километров в час. Влад проносится по кольцу быстрее, чем воображал; а потом сгенерированная маршрутом Урбонаса чудовищная сила тяжести призывает его к себе.

– Он спит. – Мириам погладила Кранки по голове. Борис стоял у двери и смотрел. Над волосами спящего мальчика возник нимб, в него проецировались сны, составленные из молекул воды и частичек пыли.

– С ним всегда так?

– С трех лет.

Что это промелькнуло в сновидении Кранки – не грозовые ли тучи Титана?

– Когда он родился, я был далеко.

– Да.

– Он из родильной клиники?

– Да, – повторила Мириам. Взглянула на Бориса, в глазах – неотвеченный вопрос. – А ты?..

Остаток вопроса остался неспрошенным.

Ты знал?

– Я улетел прежде, чем он родился.

– Борис, я знаю!

– И помнишь? – спросил он. Внезапно его обвила ностальгия, болезненная, но цепкая. Борис шагнул к Мириам. В его коже пульсировал ауг. Он погладил ее черные волосы. Ее взгляд смягчился.

– Я помню.

Лето. Может быть, в юности вокруг – всегда лето.

Они расстаются смеясь. На его губах остается вкус ее поцелуя: жаркий и сладкий, как ежевика.

– Мне пора, – говорит он.

– Ты уверен? – спрашивает Мириам. Смотрит на него снизу вверх, в улыбке – вызов, и Борис понимает, что в горле пересохло. Он легко притягивает Мириам к себе, вдыхает ее аромат. Она тепла от солнца.

– Я должен, – говорит он, но неубедительно.

Он наконец уходит, позднее, чем хотел, и опаздывая, но это ничего. Солнце высоко в небе, зной такой, что Бориса шатает, но и это ничего. Он знает, что все и всегда будет просто отлично. Он шагает по улице и улыбается людям, и те улыбаются в ответ. Его здесь знают все. Борис Ахарон Чонг – дитя Центральной.

Родильные клиники занимали тогда скромный трехэтажный баухаусовский дом на границе района, на заброшенном шоссе, отделявшем Центральную от Тель-Авива. По изрытым колдобинами дорогам все еще колесили автобусы и личный транспорт, направляясь на юг, в Иерусалим или в Газу, или же на север, в Хайфу или Ливан. Дом был древним, перелатанным, держащимся на плевке и надежде. Он имел форму корабля с окнами-бойницами. Некогда он считался классикой баухауса, множество образцов которого еще сохранялось в этой части города, напоминая о прежней, странной эпохе. В холле пахло средством для мытья полов.

На входе система здания считала личный тэг Бориса. Он кивнул ждавшим внутри парам, но не слишком приветливо, – он уже надел профессиональную маску, которую должен был носить, как высотники носят экзоскелет. Поднявшись по лестнице, вошел в лабораторию. Внутри располагалось царство медицинской прохлады, побеленных стен и мощных кондиционеров, которые очищали и стерилизовали воздух.

Первое, что бросается в глаза, – родильные камеры.

Они шеренгами выстроились вдоль стен: огромные чаны, похожие на промышленные стиральные машины. Они блестят: хром и стекло, пластик и трубы. Борис, как всегда, ходил между чанами, проверял показатели, удостоверяясь, что все идет как надо, и глядел на формирующиеся зародыши.

В размножении людей нет никакого волшебства. Яйцеклетка и сперматозоид – гаметы – соединяются, чтобы образовать зиготу. Конечно, она может образоваться и естественным образом, при соитии, как это было, есть и будет. Тот же процесс можно воспроизвести в лабе – вроде той, где работал Борис: выбрать один сперматозоид, изучить его, поместить прямо в яйцеклетку, тем самым ее оплодотворяя. Затем можно прочесть и запрограммировать генетический код зиготы, чтобы позволить ей расти и развиваться.