Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

Метафора, конечно. Упрощение. Эхо забытой истории.

Люди бежали — откуда-то, от кого-то. Они говорили, что нечто, что должно было помогать им, обратилось против них. За ними строем шли другие, пусть их тоже играли люди, но сейчас они казались безликими инструментами. Что было игрушкой в руках людей, стало их хозяином. Гремела музыка, дым стелился по сцене, сверкали зеркала. Падали и беглецы, и преследователи. И являлась новая сила, что мы звали охотниками, а люди не звали никак. Они боялись дать имя своему самому страшному кошмару. Оставалось лишь одно: бежать дальше, так далеко, где ничто, лишенное души, не сможет их найти. Туда, куда могут войти только живые.

Некоторые думали, что зло всё же прошло вслед за ними — как-то, с чьей-то помощью. Но шли века, проходили тысячи лет, а и следа зла не было в этой земле.

Последнего в спектакле не показали. Он кончался прибытием и основанием Колыбели. Счастливый конец.

Я видела хозяина Микады: юнец с ореховыми глазами, гибкий, красивый, талантливый, харизматичный. Он будто держал в своих руках сердца зрителей. Ему, наверное, и соль-то была не нужна. И, может быть, обошелся бы он даже без помощи Микады. А с тем и с другим он царил, ступая по сцене, как «до» былых времен среди плебеев, когда быть хранителем знаний еще что-то значило.

Микада тоже была там, играла одну из тех, кто уходил вместе с людьми, кто не предал их и не остался в старой земле. Играла саму себя.

Я не могла поверить, как открыто и доверчиво она признаётся во всем. Но ведь только я здесь знала, что все разыгранное — правда. Люди не догадывались, ни наши местные, ни пришельцы из Колыбели. Я понимала, что автор спектакля — Микада.

Люди смотрели на нее без страха, наверняка думали, что она просто заводная игрушка. Откуда им было знать, что Микада — умная вещь , что первые люди в Колыбели дали ей имя.

Что она могла бы отправить разум каждого из зрителей бродить в Безликой пустоте, если бы взбунтовалась, как давным-давно сделали наши с ней дальние родственники.

Ночью мы лежали в ее сундуке, обитом изнутри мягким толстым полотном; в его стенах прятались слюдяные платы, вполне рабочие, урчал замурованный в дно аккумулятор. Не совсем те дома, что люди делали для нас когда-то, дома, полные чудес и энергии, но для меня теперь и такой сундук был роскошью.

Еще минуту назад, не помня себя, мы сплетали руки и ноги, я чувствовала губы Микады на шее; сочащийся сквозь них электролит, прожигающий наслаждением мою оболочку; нить моего сердечника, проникающую в ее; скворчание и шипение вспыхнувшего Безликого пространства там, где мы вошли в него, чтобы слиться воедино, заблудиться друг в друге и забыть, что мы были не рождены, а созданы, что мы подобия, а не оригиналы, что смысл нашей жизни — служение. Мы были в этот отрезок времени, лишенный измерений, просто собой. Я была собой.

Теперь же, уставшие от прикосновений и проникновений, мы лежали, соединив руки, и смотрели на крышку сундука. Плёнок не было на наших глазах, и свет из них бродил по крышке и стенкам, безжалостно подсвечивая потёртости, трещинки и царапинки. Сундук не был новым, его сделали давно, ещё первые люди, а ныне даже в Колыбели не смогли бы повторить эту вещь. Свет Микады был белоснежным, а мой казался в сравнении с ним желтоватым.

Я думала, что людям никогда не познать подобного единения, и немного ненавидела себя за то, что всё время меряюсь с человечками.

— Расскажи о Колыбели, — просила я, и Микада говорила о городе, охваченном стеной и охраняющем горный перевал, о черных крышах, впитывающих солнечный свет, о подземных этажах, горячих от жара рабочих печей и полных шума инструментов. О белых цветах в самом сердце города, о том, что их аромат излечивает любую душевную болезнь. И о тайных, закрытых почти ото всех древних коридорах, в лабиринте которых до сих пор спит наш утерянный монарх, самая сильная умная вещь из всех. Вот уже много веков мы свободны от ее приказаний.

— А ты была на юге, по ту сторону гор?

Она кивала и рассказывала о лесах с живыми деревьями, чей шепот наполняет Безликое пространство, отчего оно перестает быть безликим . Ее голос трепетал при этих словах, глаза открывались еще шире. Я не верила ей и не могла не верить.

Еще она говорила о великих болотах, раскинувшихся от нашего северного берега до горного хребта, перепоясавшего континент, о деревьях-великанах с непривычно зелеными листьями, о стоячей воде, что пахнет торфом и забытьем.