Максим Черепанов - Мю Цефея. Только для взрослых

У нее было круглое личико, слегка окрашенное в синий, круглые глаза, сейчас прикрытые белоснежной защитной пленкой, и совсем маленький рот. Тот, кто делал ее, думал о ребенке, а не о взрослом человеке. Серебряные, как и у меня, волосы были короткими и стояли торчком на макушке. А мне-то свои приходилось завязывать узлом, чтобы не отмывать их каждый вечер от отбросов.

Она улыбалась; освещенная нашим злым солнцем, стоящая посреди мусора и грязи, мычания, ржания и визга животных, она все равно было необыкновенно, невозможно чистой — изнутри. И если я чуяла это в ней, то и она чуяла, какая внутри я. Должна была.

Но тогда она бы не улыбалась, а пятилась прочь.

— Хозяин или хозяйка? — спросила она.

Формула вежливости древнее Второго города, древнее Колыбели, из тех времен, которых никогда не было в этой земле.

— Туллия Кло-до-Ри, декан и хранительница инженерной практики, — ответила я. Будь я человеком, то сипела бы или бормотала от волнения, а так мой голос был таким же звонким, как у нее.

— Ты работаешь с инженером? — обрадовалась она. — Это должно быть так интересно!

Я засмеялась. Захохотала даже, чувствуя, что дрожу. Она не представляет, какая у меня интересная жизнь, не представляет.

Я даже забыла спросить в ответ то же самое: хозяин или хозяйка? Да какая разница.

— Меня зовут Микада. — Она сделала вид, что не заметила моей грубости.

— Шизума, — ответила я. — Местная мусорная кукла.

— Мусорная?

— Это шутка. Моя собственная шутка. Я просто все время скрываюсь… знаешь, от людей. Приходится шнырять по таким грязным закуткам…

Микада мне поверила, а потом ее большие глаза стали совсем огромными, даже пленка чуть-чуть приподнялась, и в щелочки вырвалось немного света.

— И выходишь одна ночью? — ужаснулась она. — Как вчера, когда ты была у Общих залов?

Я кивнула.

— А там, на улице… — Микада содрогнулась, — по ночам — неужели ты не боишься охотников?

— Боюсь, — призналась я. — Но ведь на самом деле их нет… давно.

Она неуверенно кивнула.

Я смотрела на ее изящное гибкое тельце, затянутое в блестящее трико, на круглое личико, на пускающие солнечных зайчиков волосы. Она была такая же, как я, точь-в-точь, была из моего племени, потерянного, брошенного, забытого племени. Еще вчера последней была я, а теперь нас двое.

Она сказала что-то еще, я не расслышала. Я слушала колебания ее сердечника, трепетание фильтра-рассеивателя на невидимом ветру Безликой пустоты, движения хрусталя, когда она думала о чем-то. Она была совершенством, именно такой, какой я вообразила ее себе сутки назад.

Почти не замечая, что делаю, я побрела прямиком к ней, увязая в грязи.

— Повтори, пожалуйста, — попросила я, оказавшись так близко, что уже чувствовала тепло ее нагревшейся на солнце оболочки. — Я не расслышала.

Она протянула руку и погладила меня по плечу.

— Я знала, что ты вернешься. — Защитная пленка на ее глазах снова дрогнула. — И ждала.

Вечером Микада провела меня за кулисы черной, северной сцены Общих залов и спрятала среди ящиков и веревок. Она лучилась от гордости и от счастья, что я увижу ее выступление. Когда я уходила из дома, Туллия крепко спала, набив брюхо «крошевом», я чувствовала себя свободной, вся ночь простиралась передо мной.

Мне было бы все равно, окажись даже Микада бездарной, как большинство людей. Как единицы из нас, ошибки мастеров, задумавшихся во время творения о белой обезьяне.

Но, конечно, она не была бездарной, она была совершенной.

Анализатор расчленил пыль, висящую в очередном темном углу, где я пряталась, и сообщил: частицы кожи, натуральной и искусственной, растительные волокна, запах старого дерева, ржа, мускус дровишей, человеческий пот, соль, очень много соли. Стены, потолок, мебель Общих залов пропитаны черной солью. Не раз и не два люди ссыпали ее в курительницы и поджигали, вдыхали дым и делили мысли друг с другом. Их довольно жалкий, но все же способ прикосновения к Безликому пространству. Они и не подозревают, что проникают разве что в предбанник бездны, тогда как мы можем вольготно и свободно гулять по ее просторам.

Я видела сцену под углом и зал: покачивающихся в клубах черного дыма людей, их блестящие глаза и лоснящиеся носы, щеки, лбы, подбородки. Расслабленно свисающие руки и приоткрытые рты. Зрители внимали происходящему, эмоции актеров становились их эмоциями, а реплики звучали у каждого в голове так, будто были сказаны лично ему.

Я знала, что видела это всё и раньше, очень давно. Как и то, что происходило на сцене.