Дмитрий Тагунов - Меня нет [Сборник]

Становится всё интересней и интересней.

Постепенно светлело, снег перестал, облака ушли на восток, и стало как будто спокойнее. Вдали показались встававшие над долиной скалистые кромки возвышенностей. Большие города остались позади, но всё чаще у дороги встречались заводы и фабрики. Перед широким, но невысоким плато грузовик поднялся по эстакаде над внушительными постройками воздухоперерабатывающего завода. И плавно спустился в ущелье, утонув в прохладном сумраке системы каньонов Касэй.

Миллионы или даже миллиарды лет назад здесь текли бурные потоки воды, по объёму превосходившие все реки Земли вместе взятые, но теперь здесь остались лишь высохшие, обратившиеся в неприступный камень русла и высокие «берега», горными великанами подпирающие небо.

Гладкое полотно дороги здесь темнело, превращаясь в утрамбованный грунт, и волей-неволей пришлось сбросить скорость до ста двадцати километров в час. Иначе грузовик мог бы стать неуправляемым, потеряв сцепление с поверхностью.

— Эй, проктолог! — раздалось вдруг из радиоприёмника. — Чёрная «Арктика», слышишь?

— Что там у тебя такое, Петрович? — заинтересовался Бонус.

— Да едет уже второй час за мной, в зад заглядывает. Поворачивает всюду. Бесит. Чёрный грузовик с чёрным контейнером.

— И не отзывается?

— Не отзывается. Глухонемой, наверно. Или забыл рацию включить.

— На «Арктике» обычно америкобританцы разъезжают. Они, вроде, на другой волне переговариваются.

— И чего делать?

— А ты не психуй, — дал Бонус дельный совет. — Может, сам отлепится.

— Надеюсь. А то уже реально бесит.

Павел послушал ещё их болтовню и выключил приёмник. Он подъезжал к Шаронову — научному городу, построенному внутри одноимённого ударного кратера на самой границе долины Касэй. Сквозь каменную корону кратера вели несколько туннелей, и одним из них воспользовался Павел, въехав в город с юго-восточной стороны.

Быстро прошёл весовой контроль. Отметился на посту у офицера КСБ. И вот уже ехал по подземному ярусу Шаронова, выбирая самые просторные улицы. Миновал площадь Мыслителей, в центре которой стоял скромный памятник Евгению Долматовичу. Свернул на проспект Кирилла Коробкина. Выехал на улицу Виктора Наваринцева.

Здесь. Пятый дом с правой стороны.

Остановившись во дворе среди десятиэтажных коробок жилых домов, Павел выбрался из кабины, потянулся, включил сигнализацию и уверенно направился к знакомому зданию. В подъезде пахло химической чисткой. Лампочка на лестнице первого этажа традиционно не горела.

Марсобойщик поднялся на третий этаж и позвонил в двадцать седьмую квартиру. Никто не отозвался, пришлось звонить снова. За дверью послышались шаркающие шаги, и тревожный голос с той стороны спросил:

— Кто?

— Это Паша.

В квартире, кажется, удивились. Потом послышалось негромкое «сейчас», и дверь, щёлкнув, отворилась. На пороге стояла женщина за сорок в одном халате и тапочках. Тёмные волосы растрёпаны и явно нуждались в помощи расчёски. Лицо бледное, усталое, с типичными русскими чертами. Глаза покрасневшие от тяжёлой работы.

Светлана. Стюардесса с того самого злосчастного рейса «Енисея».

— Здрасть, тёть Свет.

— Привет, Паш. Ты откуда так внезапно?

— Проездом. — Павел дёрнул щекой, словно вспомнил что-то неприятное. — Слушай, я у тебя тут перекантуюсь пару часиков. Можно?

— Да проходи, конечно. — Она впустила его внутрь. Закрыла дверь, нашла какие-то тапочки. Велела: — Разувайся. Чай будешь?

— Попозже, — неохотно ответил марсобойщик. Он внимательно осмотрелся по сторонам. — Где сын?

— В школе, надеюсь.

— Прогуливает?

Светлана со вздохом кивнула.

— Это самое, — замялся Павел. — Я бы хотел поспать часика три. Меня в пустыню послали на несколько дней, там отдохнуть негде будет.

— Ну ладно. Я тебе в гостиной постелю…

— Да не надо, я так. На диване прилягу.

Она не спорила.

Мужчина прошаркал в тапочках в комнату, отмечая странный, совершенно чуждый быт, и прилёг на мягком диване, сунув подушку под голову. Светлана постояла в дверях, глядя на нежданного гостя, и вышла на кухню.

А сон не шёл. Треть жизни прожить за рулём — это не мало. Успеваешь отвыкнуть от домашнего уюта, от спокойной атмосферы, от обжитого пространства. Сложно вновь возвращаться к этому.

Вспомнилось далёкое, ставшее почти нереальным детство. Когда Паше было всего-то пять или шесть, и жизнь казалась простой, интересной, неравномерной.