Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Я торопливо шагал по городу, не ища здесь ничего, кроме пропитания и уверенности в том, что я на правильном пути в Нью-Кробюзон. Я купил мазь для своей израненной спины, нашел врача, который был достаточно честен, чтобы признать: в Миршоке я не найду того, кто способен мне помочь. Я подарил свой кнут торговцу с повозкой, который подвез меня на пятьдесят миль в глубь долины. Он не принял бы от меня золота, только оружие.

Я с облегчением оставил позади себя море. Море было лишь интерлюдией. Четыре дня пути на медлительном промасленном пароходе по Скудному морю, в продолжение которых я стоял в трюме, лишь по качке и плеску воды определяя, что мы еще плывем. Я не мог гулять наверху. Под этим необъятным океанским небом на крошечной палубе я чувствовал себя гораздо более ограниченным, чем в душной, вонючей каюте. Я боязливо избегал чаек, скоп и альбатросов. Я жил рядом с соленой водой, в грязной деревянной норе за гальюном.

А впереди, за морем, когда я еще был весь в огне и гневе, когда шрамы еще сочились кровью, — виднелся Шанкелл, город кактусов. Город с множеством названий. Солнечное сокровище. Оазис. Скучная теснина. Соляная дыра. Спиральная цитадель. Солярий. Шанкелл, где я без конца бился в ямах и клетках, выигрывая гораздо чаще, чем проигрывая, и собирая положенные бойцовому петуху гроши. До того самого дня, когда я сразился с принцем варваров, желавшим сделать из черепа гаруды шлем. Я одержал невероятную победу, хотя сам пролил страшные потоки крови. Одной рукой зажав свои кишки, другой я вырвал ему горло. Победив, я получил в награду его золото и слуг, которых отпустил на свободу. Я оплатил свое лечение, после чего купил билет на торговое речное судно.

Я отправился в путешествие через континент, чтобы вновь обрести целостность.

Пустыня неотступно следовала за мной.

Потеплели весенние ветры. Грязное небо над Нью-Кробюзоном набрякло. Метеофантазеры в облачной башне Варской поймы записывали показания датчиков и отрывали листы с кривыми, что шли из пазов бешено черкающих атмосферных приборов. Они поджимали губы и качали головами.

Они перешептывались между собой о грядущем удивительно жарком и дождливом лете. Они грохотали огромными трубами аэроморфного мотора, которые отвесно поднимались вдоль стен пустотелой башни, словно гигантские органные трубы или орудийные стволы, готовые завязать дуэль между небом и землей.

«Чертова никчемная штуковина», — с отвращением бормотали они. Предпринимались вялые попытки запустить подпольные механизмы, но они простояли сто пятьдесят лет, и никто из живущих не был способен починить их. Нью-Кробюзон никуда не мог деться от погоды, навязанной ему богами, природой или случаем.

В зоопарке поймы Ржавчины животные беспокойно метались, чувствуя изменения погоды. Сезон спаривания был уже на исходе, и неустанная дерготня похотливых тел несколько поутихла. Смотрители ощутили не меньшее облегчение, чем их питомцы. Сладкие мускусные ароматы, струившиеся по клеткам, побуждали к агрессивному, непредсказуемому поведению.

Ныне же, когда дни становились все длиннее и длиннее, медведи, гиены, поджарые гиппопотамы, песцы и обезьяны неподвижно — и, казалось, напряженно — лежали в своих тюремных камерах и глядели на прохожих. Они ждали. Ждали южных дождей, которые никогда не достигнут Нью-Кробюзона, но которые, наверное, были закодированы в их крови. А когда дожди так и не пришли, они, вероятно, успокоились и начали ждать засухи, которая тоже никогда не случится на их новом месте обитания. Какое, должно быть, странное, тревожное существование они ведут, думали смотрители, слушая рев усталых и растерянных зверей.

После зимы ночи укоротились уже почти на два часа, но и теперь они за короткое время, казалось, успевали выжать из себя даже больше черноты. Они казались какими-то особенно насыщенными, словно все больше бурной незаконной деятельности умещалось между закатом и восходом. Каждую ночь к огромному старому складу в полумиле к югу от зоопарка стекались потоки женщин и мужчин. Раздававшийся порой львиный рык перекрывал глухой шум неусыпно живущего города, проникая сквозь стены старинных зданий, проносясь над толпой. Никто не обращал на него внимания.

Кирпичная кладка хранилищ, бывшая когда-то красной, теперь потемнела от сажи и истерлась настолько, что казалось, каждый кирпичик нарисован от руки. Изначальная вывеска все еще читалась вдоль всего здания: «Мыло и сало Каднебара». Каднебар оставил его, не выдержав экономических потрясений в 57-м. Мощное оборудование для плавления и очистки жира было вывезено и распродано задарма. Через два-три года Каднебар снова воспрял как владелец цирка гладиаторов.