Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Впрочем, дальше мне уже не интересно — это его жизнь, а не моя. Мне пора готовиться к новой игре в «Пан или пропал». Я никогда не играю на свою жизнь — только на чужие.

— Тишина.

Голос крупье сух и безжизненен, как и полагается. Эмоции обладают определенной ценой, а за этим столом нет ничего бесплатного.

— Делайте ваши ставки, господа!

По этой причине все присутствующие одеты в бесформенные балахоны, полностью скрывающие фигуры. Хотя это было и проявлением вежливости. Как-то сложно играть на нейтральной территории, когда твой собеседник при взгляде на тебя теряет рассудок или умирает от ужаса.

— Ставлю первую любовь.

— Удваиваю — ставлю любовь посмертную.

— Настоящий последний смех!

— Душу праведника!

— Отказать. — Голос крупье мгновенно стирает шум торговли. — Напоминаю пункт первый правил: никаких ставок, не обеспеченных будущим. У вашей ставки будущего нет.

В подтверждение своих слов крупье извлек из тьмы под своим капюшоном длинный изогнутый серп и положил на зеленое сукно стола. Игрок отодвинулся — насколько ему позволяла теснота помещения.

— Второе предупреждение. Страха смерти недостаточно для оплаты ставки.

— А может…

Голос, только что лоснившийся от нахальства, теперь был сиплый и писклявый.

— Третье…

— Последняя ставка!

Игрок с трудом выдавил эти слова из себя, и воздух в помещении будто потеплел на пару градусов.

— Три дня жизни повешенного короля!

— Карта звезд на правильных местах!

— Сбывшаяся надежда смертника!

— Дуновение божественного ветра!

Ставки снова шли по нарастающей, все игроки кроме одного искренне шутили и наслаждались торговлей. Шумели, как маленькие дети, наконец-то дорвавшиеся до взрослых игрушек. Как те, кто мог в кои-то веки, спустя эпохи, позволить себе ненадолго снять маски и быть собой — в той мере, в какой это переносимо другими игроками.

— Довольно. — Одного слова крупье хватило для того, чтобы все замолчали. — Ставки сделаны.

Одним движением серпом он взрезал зеленое сукно, стол и локальную реальность, в открывшейся бреши сияла бездна голодных звезд — и новый мир, свежий, еще не знавший ни счастья, ни ужаса.

— Он ваш, согласно сделанным ставкам. И пусть победит тот, кто сможет.

Игроки удалялись в порядке значимости своих ставок: новый мир мог ждать их, мог не ждать, но возможность что-то изменить там — и получить за счет этого власть где-нибудь еще сама по себе бесценна.

В конце их осталось двое: игрок, сделавший последнюю ставку, и крупье.

— Интересно, когда они все-таки догадаются? В этот раз я даже перебил тебя — и все равно никто не заметил!

— Когда они догадаются, тогда, наверное, у них появятся какие-то шансы. — Крупье пожал плечами, затем провез пальцем по лезвию серпа. — Тогда, быть может, я смогу уйти на покой.

— Издеваешься? — Игрок медленно откинул капюшон, скрывавший пустоту. Балахон рухнул на пол, больше ничем не поддерживаемый, и голос Игрока теперь звучал отовсюду.

— Нисколько. Ты один раз уже сделал все правильно — и где теперь мое жало?

— Там же, где их победа.

Провал в новый мир расширился, но крупье продолжал пристально смотреть в пустоту — или на своего собеседника.

— А самое смешное, — игрок сокрушенно вздохнул, — что будь они внимательнее, назови они меня или Игру по имени…

— Или просто чти они традиции, — согласился крупье. Игроки в искусственном мирке теряли свои ставки, но не замечали этого, слишком поглощенные процессом — и новыми ощущениями.

— Ведь так легко обо всем догадаться, если помнить, что в начале было Слово.

Точно Обри знала одно: когда-то, в другой жизни у нее были волосы. Пышные, красивые, вьющиеся. Знала, хотя и не помнила. Просто без волос лицо, отражавшееся в масляных лужах, казалось слишком тонким. Просто рука сама тянулась откинуть со лба прядь, которой там не было. Просто плечи помнили скользящую тяжесть, движение по обнаженной коже, стоило мотнуть головой. Сейчас тело облегал лишь грубый черный комбинезон.

«Не отвлекайся. Работай, пока не приехали уборщики».

Бестелесный голос в ухе заставил вздрогнуть. Куратор. Хозяин. Она послушно оглядела мрачный закоулок между двумя стенами, унизанными квадратными решетками вентиляции. Ни окон, ни дверей, только серость бетона и узкая полоска света, теряющаяся в смоге. Она пнула яркую обертку с кислотно-желтыми иероглифами по краю и передернула плечами. То, что мусор под ногами выглядел интереснее и красивее неба, казалось… неправильным. Но краски завораживали, и запах гнили, пусть противный, ничуть не напоминал лабораторию. Он был живым.