— А перемирие-то они с кем собираются заключать: с «законным государем» или с «Ливонским вором»? — усмехнулся Иоанн. — Да и кто, собственно, те «они»? — у них же там сколь-нибудь законной власти сейчас вообще не осталось!.. Но что любопытно: этот, сражаясь в Москве, переговорами о хотя бы перемирии озаботился в первую голову, а вот Годунов, который день уже сидя в Вышнем Волочке — так и не удосужился.
— Именно так, Государь! Годуновец Вологдин — человек, вообще-то, совершенно не склонный к беготне из лагеря в лагерь — поставил, похоже, крест на своем бывшем начальстве, и договаривается с нами через его голову так, будто того уже нету вовсе. Сообразил, видать, что начальство сие как-то больно уж вяло разыгрывает в переговорах с Салтыковым все те московские козыря, что он насдавал им, quantum satis , своим геройством…
— Это ведь тот самый Вологдин, — уточняющее прищурился царь, — что по ходу «Валькирии» получил, через Бонда, документы о «серебряной империи» Годунова в английских банках? Ну так он всё понял правильно: они там, в Москве, просто-напросто — хвост, отброшенный убегающей ящерицей для отвлечения внимания врага от себя любимой. Боярин оставил всех их на съедение упырям — списал этот актив как безнадежный , а сам рванул, на пару со своим «двойным ключом» Сильвером, к своим окнам на границе. Сколько у него тех окон , кстати?
— Два на здешней и три на Польской, — доложил начразведки. — Это те, что нам точно известны, а так-то он их, конечно, заготовил больше: человек предусмотрительный…
— Значит — никакой гарантии, что мы сумеем все их перекрыть; ну а дальше — из Лондона выдачи нет , хоть союзники мы, хоть кто… Но на вещего попугая Сильвер решил для себя — плюнуть? Как так?
— Ему пришлось выбирать: или дезертировать и оставаться в охваченной смутой Москве — разыскивать, самому при этом скрываясь ото всех, чертову птицу-говоруна, или продолжать службу при одном из богатейших людей мира — правой его рукой и, в некотором смысле, совладельцем его состояния. И наш капитан бравый, но отставной здраво рассудил, что более счастливого билетика тот попугай ему всё равно не вытянет…
— Но появление на фронте Бельского может здорово поменять всю расстановку сил, — кивнул Иоанн. — И прав Ди: «Действовать (если уж действовать) надлежит молниеносно»… Кстати: он что-нибудь знал об этих шпионских новостях из Москвы?
— В том-то и дело, что нет, Государь!
— Но опять угадал, колдун чертов…
Но тут как раз в дверь протиснулся без доклада заснеженный тегиляй: «Едут!!» Иоанн, чертыхнувшись в сердцах, отослал ординарца и вновь обернулся к начразведки:
— Что-то там стряслось у Ивана Михайловича в Полоцке, на переговорах с литвинами. Столь важное и срочное, что он прервал те переговоры и скачет сюда ко мне во весь опор — за новыми инструкциями и полномочиями. Ну и вот — доскакал, похоже… Перекуси-ка по быстрому перед совещанием — а вот поспать тебе, уж извини, не придется.
Собрались через полчаса в столовой для офицерского состава при штабе (местные величали сие помещение «трапезной» — видимо, как раз по причине затрапезности оного). Оглядев расположившихся за тем наспех протертым обеденным столом Висковатого с обоими Басмановыми, Иоанн поймал себя на странной мысли: а ведь состав совещания почти тот же самый, что в достопамятную рижскую ночь, с которой всё началось — ну, минус Филипп и плюс Джуниор; всё возвращается на круги своя?..
Итак, у православных литвинов обнаружился сильный и харизматичный лидер; точнее сказать, лидер этот лишь сейчас счел нужным показаться из-за кулис, где оставался все предшествующие месяцы, и лично прибыл в Полоцк — инкогнито и сугубо секретно. Им оказался, как и предполагал Иоанн, князь Острожский — воевода Киевский и Покровитель Веры Православной .
Константин Константинович Острожский, сын Великого гетмана литовского Константина Ивановича — крупнейший магнат Великого княжества, в чьих владениях одних лишь городов- местечек три сотни с лишком, а селам он, небось, и сам счет потерял. Король весьма дальновидно (как ему поначалу казалось) выдал Константину Константиновичу привилей на воеводство в Киеве — чтоб подальше и от столицы, и от его владений, располагающихся на западе Княжества: в Подолии, Галиции и Волыни, — но князь и это, ссыльное по сути своей, назначение умудрился обратить себе на пользу.
Киев, «Матерь городов русских», перманентно разоряемый то набегами крымчаков, то разборками своих (и неизвестно еще, кто хуже…) пришел к тем годам в полный упадок и являл собою заштатный городишко у границ Дикого поля. Острожский, однако, благодаря своей энергии и своему богатству, умудрился за считанные годы обратить сию задницу мира в один из центров Просвещения на востоке Европы и, одновременно, в один из центров православной мысли — привечая у себя ученых и неортодоксальных богословов (уж чего-чего, а свободы в том его Киеве хватало), открывая светские школы и типографии при монастырях (пытался даже, прохиндей эдакий, переманить к себе его, Иоаннова, главнопечатника Ивана Федорова).
Читать дальше