Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Доктор сел за стол, сжав руками виски. Внутренний голос говорил правду, возразить ему было нечего. А главное — ради чего он, собственно, рискует? Он уже заслужил европейскую славу. Чтобы вкусить ее, нужно всего-то ничего — огласить и опубликовать результаты исследований общепринятым в науке способом . Но это возможно лишь в европейской, цивилизованной стране. А чего он выжидает здесь, в этом заповеднике унтерменшей? Еще чуток статистики добрать ? А теперь еще и этот , кабан из Росмыла — наехал конкретно …

Пора, мой друг, пора, решительно сказал он себе. Как говорится — «Нет времени на раскачку». Кое-какие шаги им уже предприняты, и как раз сегодня многое прояснится.

…Менгеле прислушался: чей-то стон? или показалось? Нет, стон повторился: похоже, кто-то там забылся сном. В бодрствующем состоянии обитатели вивария боялись издавать какие бы то ни было звуки: слишком шумные очень быстро оказывались на лабораторном столе — вне общей очереди .

Подумал было — а не заложить ли как раз еще один острый опыт , но с сожалением понял: сегодня никак не успеть; кликнул Ивашку, распорядился прибраться и актировать (кивнув на подопытного), а прочим — задать корму (кивнув на ряды клеток). До конца рабочего дня оставалось еще почти полчаса, но его Лабораторный блок недавно отделили от остальной части Лубянских подвалов кирпичной стенкой (подвел это под «сов-секретность»; на самом же деле просто вопли чужих подследственных и его собственных подопытных вечно входили в неприятный резонанс, сбивающий с рабочего ритма), так что теперь он мог покидать рабочее место через отдельный служебный выход, не вызывая вопросов.

Оказавшись на улице, в промозглых зимних сумерках, доктор поплотнее запахнул шубу, после чего тщательно осмотрелся. В условленном месте Белого города — в популярном у средней руки купчиков трактире «Соловей-разбойник» на Кузнецком, где риск быть случайно узнанным тамошним контингентом минимален — его ждала важная встреча: не то чтобы секретная, но совершенно не нуждающаяся в излишней огласке.

— Вина, конечно, у тебя здесь нет? — брюзгливо осведомился доктор Фауст, разглядывая окошко кабинета, сделавшееся после недавнего внезапного ремонта совсем крохотным и почти непрозрачным.

Хозяин кабинета виновато развел руки.

Прокуратор Высшей патриотической школы экономики (ВэПэШа — Э, или попросту «Вышки») Кузьма Кузьмич, прозванный в кругах московской элиты «Камасутрой» за необычайную изобретательность в непростом деле ублажения начальства, давно пресытившегося ласками лизоблюдов старорежимных, «с капустой в бороде», был элегантным молодым человеком, чей облик один язвительный заезжий русофоб увековечил так: « Представитель творческой, но немного двусмысленной профессии: то ли элитный сутенёр, то ли карточный шулер, то ли преподаватель Высшей школы экономики ».

Школа была некогда учреждена иждивением Годунова для идеологического обслуживания Фаустовой денежной реформы, с безвозмездной передачей ей обширного комплекса казенных зданий на Мясницкой. Однако по нынешнему времени Камасутра, чьи эрогенные зоны отличались необычайной чувствительностью к малейшим дуновениям в сферах , резко сменил ориентацию и переключился на бизнес-консультирование эффективных менеджеров из Влад-Владычевых госкорпораций вроде Росмыла и Роспепла . С понятным для их бизнесов результатом — ибо «экономика», коей торговала Школа, была даже более второй свежести , нежели ее «патриотизм», а этого, последнего, только-только хватало на поддержание в рабочем состоянии русской народной приметы: «Раз заговорили про патриотизм — значит, опять проворовались».

Впрочем, черт бы уж с ним, с патриотизмом — но вот экономика… Фаусту, автору бессмертной максимы: «Люди — это наша новая пушнина», было лучше чем кому-нибудь известно: экономике здешней пришел пушной зверек . И теперь одна надежда — на Премудрого попугая…

Доктор Фауст ничуть не сомневался: птица некогда принадлежала какому-то исключительному гению, причем взор того гения простирался столь далеко еще и потому, что тот « стоял на плечах гигантов ». Надо полагать, сей муж был, как и все воистину одаренные люди, мизантропом и презирал толпу. Оттого и потрясающие открытия свои не поведал никому, кроме Ларри Флинта, который скрашивал его одиночество в «хрустальной башне» — и многое запомнил.