Алексей Клочковский - Сеть

– Кстати, о сюрпризах… У меня для тебя кое-что есть…

– Да-а?!. И что же именно?…

– Я скажу немного позже, ладно?

– Ну хорошо, тебе видней. Как интересно! – Лиз широко улыбалась, я был доволен.

– Налить тебе ещё?

– Давай!

Я наклонил горлышко бутылки над бокалом Лиз. Душистый нектар карамельно-медового цвета, плескаясь за хрустальными стенками, покачивал и кружил искорки, пойманные от огоньков свечей и единственной, далёкой – возле самого входа – непогашенной люстры.

– За что? – спросила Лиз.

– Теперь твоя очередь говорить тост.

– Ну, тогда за… за тайну!

– Почему за тайну?

– Потому что ты дал мне испытать «самое прекрасное и глубокое чувство, которое человек может испытать – чувство тайны»…

Признаюсь, при словах «прекрасное чувство» я напрягся и заволновался – не ожидал и не готов был к любовным признаниям. А к концу фразы даже слегка разочаровался: изречением Эйнштейна Лиз, конечно же, решила подтрунить над моим стремлением заинтриговать её обещанным сюрпризом.

– За тайну! – я приподнял свой бокал и выпил.

Из дальнего конца зала донёсся гулкий характерный звук; кто-то, видимо, неосторожно задел микрофон. Мы с Лиз, как и прочие посетители, невольно обратили наши взгляды туда.

Женщина-ведущая произносила что-то торжественным, приподнятым тоном, я слышал только этот тон, не вникая в смысл слов. Женщина замолчала, и возникший вслед ленивый шелест рукоплесканий быстро затих. Затем в дело вступил партнёр ведущей, стоявший позади за синтезатором – зазвучала музыка. А женщина запела. Люди вокруг медленно, как медузы, начали отрываться от своих столиков и втягиваться в общее кружево медленного танца, отражая которое, по стенам и потолку вращались световые узоры.

– Потанцуем? – предложил я.

– Потанцуем! – откликнулась Лиз.

Я встал, обогнул столик и протянул руку моей подруге. Пальцы у неё были тонкие и согнуты в фалангах, вызывая почему-то ассоциации с беззащитной птичкой; сделав несколько шагов, мы приблизились к танцующему краю, и встали лицом друг к другу.

Я положил руки на талию Лиз, она приблизилась, коснувшись моей шеи тёплым и сладким дыханием, и я снова ощутил сжатие в груди.

Свежий и непонятный, аромат её парфюма то появлялся, то таял. Я обнимал Лиз бережно, словно она была сделана из легко бьющегося материала; ощущая сквозь ткань блузки ладонями теплоту её тела, нечаянно касаясь своей щекой её гладкой щеки, ловя запах её кожи, покрываясь мурашками от щекочущих прикосновений её локонов – я буквально плавился в обильных выбросах окситацина.

«Как она мне нравится! Боже, как она мне нравится!..» – в голове присутствовала только одна эта мысль, мозг словно заело.

Танец закончился, мы вернулись к столику.

Только усевшись, я вновь почувствовал своё тело – игольчатое пощипыванье-покалыванье взволнованной крови в кончиках пальцев, и жар в груди и на скулах.

Мне стало весело, захотелось ещё «принять», что я и сделал – уже без тоста. Лиз тоже заметно охмелела; я посматривал вокруг, гордый очаровательностью моей спутницы.

От вина и танца в душном зале было жарко. Голова слегка кружилась. Словно издалека, доносились до меня обычные ресторанные звуки – звон посуды, оживлённый говор и смех посетителей, голос женщины, которая то пела, то что-то говорила в микрофон; до меня доходили отдельные бессвязные слова: «Надеемся, этот вечер…», «…приближается полночь…»

Тут я вздрогнул и, моментально протрезвев, внутренне напрягся. Глянул на свои наручные часы – действительно, скоро полночь. Время сюрприза, обещанного мною Лиз.

– Ты что? – нежно прошептала она, словно почуяв перемену в моём настроении, хотя я, вроде, никак её не проявил.

– А что?

– Ты как-то затих… и насупился… – Лиз положила свою ладонь на мою. Это слегка подбодрило меня, что было кстати: я немного волновался – не так-то просто было осуществить то, что я собирался сделать для Лиз. Я подозвал официанта.

– Мы уже уходим?… – удивилась Лиз.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал я.

– Именно сейчас?

– Да, – я поднялся из-за стола.

Лиз, в легком сумраке блестя в улыбке зубами и белками глаз, словно негритянка, тоже встала, и мы двинулись в направлении выхода из зала. Справа от нас тянулась гладкая полированная поверхность барной стойки, размыто отражающая пятна разноцветных огней, слева нас несколько раз задевали танцующие.

У дверей, где заканчивалась красная ковровая дорожка и на голову падал яркий свет от люстры, швейцар, молодой парень в красиво стилизованной псевдолакейской форме почтительно склонил корпус перед нами – так же, как ствол пальмы справа в углу.