Анна Закревская - Радуга на сердце

А, неважно. В одном был прав водила: преимущество Линь действительно состояло в умении «нырь – и усвистеть». Вперёд по свободной трассе, не оглядываясь назад, рассекая воздушный поток надвое так, что за спиной словно появлялись два невидимых крыла – это больше, чем способ управлять мотоциклом, это принцип жить-несмотря-ни-на-что, умение энергично встряхнуться, сбросив с перьев частички пыли и капельки дождя, и лететь навстречу солнцу.

Документы были успешно сданы в нужную контору к началу четвёртого часа, и путём нехитрых умозаключений Линь решила, что на стенд возвращаться нет смысла, тем более, что совсем недалеко, стоит только проехать пару кварталов, начнётся район, в котором прошло её детство, отрочество и юность.

Поймав себя на слове «юность», Линь хохотнула. За три последних года, что прошли под звездой семейной жизни, она не изменила ни причёски, ни стиля одежды – ну, разве что, волосы стали длиннее, а размер одежды, и так небольшой, откатился ещё на одну позицию назад, но отчего-то чужие дети, встреченные ею в автобусе или в очередях поликлиник, стали называть её «тётенькой» вместо «девушки».

А дети, как известно, не только цветы жизни, но и сверхпроводники Истины.

Кое-как припарковав мотоцикл у грязного бетонного забора, отделявшего территорию грузовой железнодорожной платформы от заброшенного парка, в котором буйствовала крапива и прочие сорняки, Линь слезла с сиденья и устало опустилась на колени, а потом, поддавшись внезапному порыву, раскинула руки и упала спиной прямо в мягкую траву.

Сколько бы раз её не заносило сюда, на узкой полосе дикого леса, посаженного меж стальными рельсами и асфальтовой рекой проспекта, всегда было безлюдно, словно какой-то незримый гений защитил это место силовым щитом, подарив право доступа только ей одной.

Минуту спустя над буйством ничейных трав поднялся лёгкий сигаретный дымок. Мимо Линь, уставшей болтаться на гирях маятника работа-дом, мимо Линь, окольцованной платиновым кругом принадлежности, дающей чувство защищённости в обмен на хрустальную валюту острых граней своей души, обломанных для того, чтобы о них не порезался тот, кто похитил тебя из золочёной клетки родительского дома, мимо Линь, обнаружившей, что оказалась не на свободе, а всего лишь в новой клетке большей площади, бежала девочка-Линь, высоко вскидывая ноги и размахивая белым маминым шарфиком за спиной.

– Я птица, я умею летать! – захлёбываясь от радости дышать ветром, бежать за горизонт и видеть синее небо, кричит Линь-шестилетка. – Правда же, правда! Вот, сейчас…

«Ну, лети, раз так», – думает старый кирпич, живущий на дороге, и подставляет девчонке подножку.

И восхитительный полёт действительно начинается, обрываясь через какие-то жалкие полсекунды в придорожной канаве. Линь тормозит ладонями и коленками, стирая кожу до крови, и на её белоснежном платьице остаётся черный мазутный след.

– Засранка! – выкрикивает совсем рядом сердитый голос матери, и сильная рука рывком ставит девочку на ноги, а потом задирает её подбородок вверх, чтобы Линь не смела опустить глаза перед грозой маминого гнева. – Я тебе только вчера платье купила, не доедала весь месяц, чтоб накопить, а ты, тварь маленькая, вот как чужие старания ценишь… А ну домой, быстро, и будешь сидеть в комнате, пока не поумнеешь…

Взрослая Линь морщится и запускает ускоренную перемотку воспоминаний. Рамзан, однокурсник-эзотерик, истово убеждал девушку в том, что все события в жизни, даже если они кажутся сюрпризом великого рандома, на самом деле прописаны для нас чуть ли не заранее, и уж по крайней мере каждое из них призвано обогатить человека бесценным опытом любого сорта. Хорошо, Рамзан, тогда мне следует благодарить свою мать за каждый раз, когда она орала на меня вместо того, чтоб обнять и поцеловать в ушибленное место, ибо объятия не вынуждают нас становиться ловчее, вырабатывать идеальный глазомер и ловкость, учиться сдерживать слёзы, чтобы не вызвать ещё одну волну недовольства, и улыбаться, когда больно – чем сильнее боль, тем светлее улыбка.

Тот же парк через десять лет после неудавшегося полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра – в колледж, а сейчас – костёр, круг света, чужая плохо настроенная гитара в руках, и в запасе у Линь – всего три с половиной аккорда, но их достаточно для того, чтобы петь:

– Огонь всё ярче, страницы жизни в нём горят.

Что будет дальше – об этом знаю только я.