Анна Закревская - Радуга на сердце

В пультовой тоже были свои константы. Например, Лина. Она была всегда уже три года как, с самого возникновения установки. Она повторялась каждый день, с улыбкой летящая по коридорам корпусов и по-мужски здоровающаяся за руку или обозначавшая кивок подбородком соответственно собственному ранжиру привлекательности окружающих. Санька не знал критерия отбора, но с ним одним Лина заменяла кивок и рукопожатие на молчаливый тычок лбом в плечо. Вот просто так подходила каждое утро, если была возможность – со спины, и прижималась лбом к грубому синему сукну халата. До смешного доходило – Санька уже начал домой робу носить и стирать, чтоб девчонка не испачкалась во время утреннего ритуала приветствия. Стирал тайком, сам, по ночам, чтобы не дай бог не удостоиться комментария пытливого ума Святцевой Ангелины Павловны. «Пытливый» в ее случае было синонимом «пыточный».

Санька прикрыл глаза. Видение Лины, сидящей у диагностического пульта и неспешно заполнявшей оперативный журнал эксперимента, осталось под веками, лишь поменяв цвета на фиолетово-золотые. Такой след обычно оставляет солнце, попавшее в поле зрения. Впрочем, Лина и была солнцем. Маленьким стендовым солнышком двадцати трех лет от роду, с фарфоровым бледным лицом и длиннющей чёрной косой словно в опровержение своей светлой природы. Санька невольно в мыслях сравнивал двух Ангелин в своей жизни – жену и это солнце. Невольно же и напрашивался вывод – обе ангелы, только с разной полярностью. И мозги Санькины с Санькиным же сердцем снова и снова устраивали грызню между собой, стараясь сохранить тело и жизнь на нейтрали.

– Линь? – тихо окликнул Санька девушку именем, выдуманным в пору очередного дедлайна годичной давности. Подошло бы еще «волшебный пинок», но, во-первых, длинно, во-вторых «Линь» звучало как антоним лени, а, в-третьих, пинок уже был однозначно застолблен им самим. Ведь даже и ежу, проработай он неделю на стенде, становилось понятно: дело двигается только, когда его двигают. В качестве тягловой силы на разгоне неизменно выступали Санька и Лина.

Но сейчас было приятное десятиминутное затишье, и сердце твердило, что грех тратить его на тишину. Разум, занятый придумыванием стратегии поведения в мире Святцевой А. П., не возражал.

– М-м?

– Ты на выходные будешь выход на работу оформлять или отдохнешь все-таки?

Слаженный мат от сердца и мозга эхом пронёсся по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.

– Одно другому не мешает, – задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы точно записать амплитуду светового сигнала.

И пока длилось молчание, Санька с трудом пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрепанный паренек, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренек, известный всем и каждому. Его ник – Буревестник, его призвание – хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.

«Нет, определенно на сегодня хватит, – помотал головой Санька. – Еще кругами домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я не приду домой вообще, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдет и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, черт побери».

Санька тяжело поднялся.

– Я на свежий воздух. Еще есть пара минут.

Линь кивнула. На губах у нее возникла усталая улыбка. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и еще две впереди. Сдача стенда – это вам не хрен собачий.

Уже у самой двери, в которую превратили из-за спешки одну из нижних секций купола, просто повесив ее на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института – новые установки все никак не создавались, а старые не ломались.

– Илья Моисеич, мы сегодня еще долго стрелять будем? – поинтересовался Санька у сгорбленной спины.

Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеич Райфе, кандидат физ-мат наук, был классическим незлобливым сыном Израилевым преклонного возраста, счастливо избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что стрельба на стенде в переносном смысле все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память крови. Не гоев перестрелять, так хоть лазерным усилителем бахнуть.