Кирилл Якимец - Бар «Дракон»

— Ага, — подтвердил Кац, хлебая пиво прямо из бутылки, — мерность не выше, чем у картошки.

— Что ты знаешь про мерность? — Насторожился Капитан.

Фима откинулся на деревянную спинку скамьи, покрытую розовым банным полотенцем:

— Все абсолютно. Мы с Кацем про нее книжку написали. Вот это — Эммануил Кац, философ-космист…

— Мокрокосмист, — поправил Кац, — а это — Ефим Хуман, писатель-дебилетрист…

— Чушь, — проворчал Капитан. Он был уже одет, Боцман тоже застегивал последние пуговицы. Форма на Боцмане сидела как влитая, а сухопарому Капитану пришлось заворачивать манжеты. Протянув руку, он взял у философа-мокрокосмиста бутылку и допил до конца. Рыгнул, огляделся. Стол, скамья, мягкие диваны вдоль стен… Все это он уже видел — не очень давно.

— Пошли, — позвал Боцман.

Из предбанника вверх вела узкая лестница. Лишь поднявшись по ступенькам, бандиты поняли, что действительно бывали в этом месте.

Наверху лестницы стоял Андрей, старый знакомый, хозяин магазинчика, располагавшегося над сауной, тот самый, что сдал бандитам Фленждера. Он непонимающе моргал и не нашел ничего лучшего, чем спросить:

— М-мужики… В-вы откуда?

— Снизу, — содержательно ответил Боцман. — Посторонись-ка.

— Там внизу твои гаврики парятся. — Капитан с выработанным годами прищуром, от которого у неподготовленных моментально начиналась медвежья болезнь, посмотрел на Андрея. Тот затрепетал. — Похорони с музыкой. И телефон не лапай. Этим, философам, тоже скажи, чтобы не рыпались.

— Тачка есть? — Боцман, взяв Андрея за отворот кожанки, деловито обшаривал карманы.

— Синяя «восьмерка». Во дворе стоит.

Бандит обнаружил ключи и театрально подкинул их на ладони:

— Временно конфискуется.

— Но…

— В ушах говно! Как понял, а если не понял, то как?

— Понял… Как… — у Андрея подкосились коленки, и он осел на пол, привалившись к крашеной стене.

Три воина и бармен тесно сгрудились на лежанке. Сперва они хотели залезть в фуру, но Дмитрий запретил: если кто из них начнет болтать о «Жидкой Судьбе», то пусть делает это здесь. Мужчины, однако, молчали, угрюмо провожая глазами убегавшие назад птицеморы. Вот справа земля вздыбилась мощным курганом, украшенным часовенкой.

— Узнаешь свою могилку, рыцарь? — Хохотнул водитель и почесал половинчатую бороду.

— Она не только моя, — Дмитрий сидел спереди, приобняв Алмис. Алмис молчала. Сквозь ладонь Дмитрия, касавшуюся ее плеча, текли густые токи ненависти.

— Твоя, рыцарь, твоя. — Водитель снова хохотнул. Мускусная вонь жгла ноздри, Алмис продолжала дуться. Терпение Дмитрия лопнуло. Все, пора говорить прямо.

— Нет, дракон, нет.

Водитель чуть не дал по тормозам, резко вильнув рулем. Хорошо, розовое шоссе было совершенно пустым. Но удивление водителя быстро сменилось радостью:

— Говоришь, нет. А сам…

— Я сказал, не только моя, — повторил Дмитрий, — Толика помнишь, Нифнир? Великим алхимиком стал…

Нифнир медленно кивнул. Он все понял:

— Значит, сказки про навар с яиц…

— Быль, Нифнир, чистая быль.

— Ага, — Нифнир чуть отпустил акселератор, машина пошла тише, — а имя Кун тебе знакомо?

— Так ведь… — Хотел встрять Илион, но сразу заткнулся: видно, кто-то пхнул его под ребра.

Курган Тромпа скрылся за другими холмами, самыми обычными. Птицеморы уступили место зарослям гигантских ромашек, над которыми роились пестрые летучие хомяки. Клетка с парочкой таких хомяков-неразлучников, помнил Дмитрий, висела в детской в нише у стражниц.

— Так ведь знакомо, — продолжил за Илиона Дмитий, — был такой жардинер у кочерыжек…

— Человек?

— Ну да… Я его убил.

— Ты уверен? — Нифнир отвлекся от дороги, вперившись в Дмитрия своими разноцветными глазами. Дмитрий изобразил смущение:

— Нет… Его взяла Ма-Мин. У нас там было чуток кербовой крови, атсаны разбодяжили ее в поливалке. А Кун из поливалки хлебнул — перед поединком.

— А ты?

— И я… Потом кербы напали…

— Знаю, — перебил Нифнир, — и ты видел, как личинка взяла этого самого Куна?

— Да.

— А как он умирал, ты, значит, не видел.

— Нет.

— Понятно. — Нифнир грозно пожевал челюстями, глядя прямо на дорогу. Утопил педаль газа. Движок взвыл, переходя на визг, и «Колхида» понеслась так, что ромашки и хомяки за окнами слились в один грязно-серый фон.

Братва на лежанке заохала. Алмис сидела все так же молча, не желая ничего замечать. Дмитрий ухватился за приборную доску: