Вадим Проскурин: Принцип относительности

— Может, позицию сменим? — спрашивает Михель.

Обращение «герр оберлейтенант» он не употребляет, в бою все разговоры ведутся без чинов.

Я размышляю над вопросом всего пару секунд. Мой ответ лаконичен:

— Нет.

Окоп у нас, конечно, дрянной, но лучше такой, чем никакого. Если бы хватило времени и сил отрыть запасную позицию… Да и не спасет никакой окоп от прямого попадания пятидесяти килограммов металла и взрывчатки, при таком весе снаряда уже не очень важно, бронебойный он или нет. Особенно если ударит сверху, где броня совсем тонкая.

Нет, так координировать огонь решительно невозможно. Сколько ни напрягай зрение, видишь только дым, да еще снег и земляную пыль, поднятые взрывом. Я принимаю решение:

— Осколочным заряжай! Неприцельно огонь!

Пауль выпускает в белый свет четыре снаряда и подкрепляет впечатление длинной пулеметной очередью. Пусть русские думают, что мы что-то видим. Пусть боятся.

В какой-то момент я понимаю, что артобстрел прекратился, гаубичные «чемоданы» больше не падают. Открываю люк, высовываюсь, осматриваюсь. Снежная пыль оседает очень медленно, видимость все еще плохая. Хорошо, что сегодня пасмурно, на ярком свету снежная пыль слепит просто ужасно.

В оглушенную голову проникает какой-то непонятный шум. Неужели… Снимаю наушники, прислушиваюсь. Нет, вроде померещилось, тьфу-тьфу-тьфу.

Боковой бруствер окопа внезапно взрывается, на меня обрушивается снежная лавина. Я падаю на сиденье, снег продолжает сыпаться, я оглушен, глаза, нос и рот забиты, я кашляю и отплевываюсь. Мир начинает плыть, я не сразу понимаю, что поворачивается башня танка. Очевидно, Пауль принял командование.

Башня останавливается. Мои уши ничего не слышат, но я чувствую телом характерные вибрации — Ульрих загоняет в пушку снаряд. Выстрел!

К этому времени я успеваю выплюнуть почти весь снег, набившийся в рот. На зубах скрипит — снег густо перемешан с землей. Протираю глаза, промаргиваюсь и вижу искаженное в беззвучном крике лицо Пауля. Его губы шевелятся, но я не понимаю, что он говорит. Перевожу взгляд на Ульриха, он только что выбросил стреляную гильзу, тянется за бронебойным снарядом и…

Открываю глаза, потягиваюсь, встаю с кресла. Легкая сегодня выдалась смерть.

В поле зрения вплывает Киса. Спрашиваю:

— Что это было?

— ИСУ-152, — отвечает Киса. — Прямое попадание бронебойным в корму. Твой наводчик промахнулся, русский успел сделать второй выстрел, вас разорвало.

— Покажи этот эпизод снаружи, — говорю я. — Или пока нельзя?

— Нет, — качает головой Киса, разрушая мою несмелую надежду. — Бой закончен. Гостей не было, все, кроме тебя — боты.

Я вижу, как огромный угловатый монстр, украшенный красными звездами, прет напролом через лес, ломая мелкие деревца. Как перед ним рвутся гаубичные снаряды, как один снаряд ложится с перелетом и осколки сметают с брони всякое мелкое барахло.

— Это было рискованно, — говорю я. — Мог застрять, могли собственным огнем повредить. К тому же, боевому уставу противоречит. И, вообще, зачем русские погнали на штурм замка тяжелые самоходы? Здесь бронетехника вообще не нужна была, одной пехотой управились бы с теми же потерями.

— Понятия не имею, — отвечает Киса. — Так в сценарии было.

Тем временем монстр резко останавливается, как вкопанный — очевидно, заметил противника. Повинуясь невысказанной команде, камера показывает нашу «Пантеру». Я вижу, как распахивается командирский люк, как из люка высовывается моя голова и как она обводит очумелым взглядом опушку, только что вспаханную русскими гаубицами. И как сдают нервы у наводчика русской самоходки, и он нажимает спуск.

— Мы должны были его убить, — говорю я.

Киса кивает и уточняет:

— С вероятностью восемьдесят шесть процентов. Это после того, как он промахнулся первым выстрелом.

— Покажи бой целиком, — приказываю я.

Киса показывает. Мда, все вполне предсказуемо, с такими-то силами… Сколько наши продержались? Тридцать три минуты? Очень неплохо. И то, что подкрепление не стало вступать в бой — правильное решение, все равно ничего нельзя было изменить.

— Сколько мы набили? — спрашиваю я.

Собираюсь уточнить, что имею в виду только свой личный счет, но Киса и так все правильно поняла.

— Пятеро убитых, трое раненых, — отвечает Киса. — Обычные стрелки. Один с ручным пулеметом.

— Негусто, — говорю я.

Впрочем, бывало и хуже. Полгода назад я командовал Pz-IV, мы шли колонной по такому же заснеженному полю, только не в Венгрии, а где-то на западных границах Германии, была ночь, не видно было не зги, мой танк шел вторым в колонне, я почти не волновался. Кто же знал, что наводчик американской самоходки попросту не разглядит первый танк в лунном свете? Семь минут скучной поездки, и вдруг по ногам бритвами хлещут осколки, я падаю на сиденье, и нижнюю половину тела охватывает огонь. Было очень больно.