Александр Тюрин - Яйцо Чингисхана или Вася-василиск

Здесь же, как будто, никто не стрелял, но зато весь двор густо зарос виноградом. Василий вскоре потерял всякую ориентацию, он бился в переплетениях лозы, словно муха в тенетах паука. Когда желание бороться уже стало иссякать и осталось сдернуть чеку с гранаты, чтобы не даться врагам в виде пригодном для издевательств, послышался прерывистый шепот:

— Эй, парень. Я слышал ты матюками сыпал. Никак русак?

Василий едва не откликнулся автоматной очередью, но тут сообразил, что голос-то без кавказского акцента.

— Судя по обстоятельствам, я — русак. А ты?

— Я из Ростова. Петр Прошкин. Вначале работником тут был, а потом не отпустили. Стал пахать уже не за деньги, а за то, чтоб морду не били… Я тебя выведу.

Добровольный помощник выглядел не только тощим и кособоким, даже в инфракрасном диапазоне было заметно, что пропечен он солнцем и пропахан работой до глубоких морщин, что свежие фингалы оснащают его физиономию. Выбирать особенно не приходилось. Раб тоже не ждал, он ухватил Василия за рукав и потащил сквозь заросли, потом провел мимо каких-то злопахнущих чанов, втолкнул в дверь сарая, вывел через другую и подвел к месту в заборе, где была сломана жердина.

— Отсюда прямая дорога в лес.

Василий глянул вдаль — похоже на то.

— Давай со со мной, мужик.

— Да куда я такой скудный приду? Родне одно расстройство. Да если я раньше не особо им приятен был, то, что уж говорить сейчас… Петр Прошкин я. Прощай.

Василий почувствовал, что не может потратить на уговоры ни одной лишней секунды, иначе просто сердце вылетит изо рта и само припустит по дороге. Мужик-то не тертый-жеванный, а протертый-пережеванный, ему уже и не вздохнуть по-человечески — развалится.

Василий выбрался тогда целым и невредимым. Конечно, сыграла свою роль и бешеная пальба, поднятая сотоварищами. В девяносто первом джигиты еще не так были привычны к ночным дракам. Однако Косарев так и не вышел из боя. А при подрыве противоселевой стенки на повороте дороги осколком камня резануло переводчика Кальнишевского, и горцы, догнав его по кровавом следу, покромсали кинжалами. Об этом позднее, при встрече у рухнувшего мостика, рассказал Мухаметшин, который все видел, но не имел права вернуться. Как казалось тогда Василию, три человека погибли ни за что, а если добавить еще ту старуху, то и все четыре. Впоследствии он не любил ни рассказывать, ни даже вспоминать этот эпизод за его бессмысленность и непонятность, пусть и хотел порой блеснуть перед какой-нибудь дамочкой.

Еще он боялся, что за старуху ему придется ответить перед какой-то высшей или низшей силой, собственно из-за этого он и начал набираться экстраморфина регулярно.

Зарубка 2. (там же) «Удар третьей рукой»

Василий переправился через озеро даже не на плоту, а на полусгнившей коряге. На большее у него не хватило бы последних сил и желаний. Во время «паромной» переправы ноги пассажира оставались в воде. Это было удобно, потому что пассажир по совместительству являлся и двигателем. Можно было грести в самом нужном направлении. С другой стороны организм не справился с переохлаждением и быстро пал в объятия простуды. Так что в Камышинском Василий Самуилович появился с температурой, весь в соплях, нос работал, как неисправный кран.

Дядя Егор встретил его еще на тропе, ведущей мимо деревни, и сразу признал, несмотря на то, что не виделись они с тех пор как у Васеньки прорезались клыки. Ехал Е.Рютин на телеге с лошадью, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.

Дядя не только признал племянника, но и стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнился суп из молодых мухоморов и кислой капусты под водку. Из-за такого лечения-кормления Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.

К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела и заморщинилась.

— Это поправимо. Много — не мало, — изрек дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.