Виктор Смольников - Котов

В настоящее время эскулап завел роман с молодой симпатичной учительницей начальных классов Таей, Анастасией. “О, Фрейд, Фрейд, старик, ты был полностью прав”, — размышлял о своем выборе подруги Игорь Николаевич. Тая была похожа на девочку из противоположного класса школы, в которой учился будущий врач, Анечку Одинцову. У Анюты тоже были большие, немного смеющиеся карие глаза, оттененные большими пушистыми ресницами. Так же, как и у первой любви Игоря Николаевича, у Таи были темные, естественно вьющиеся волосы и узкая талия. Игорь Николаевич понял, что неосознанно он искал именно ее, Анечку Одинцову. Тогда, в школьные годы, любовь юноши проявилась только в том, что Игорь каждый день поджидал Анечку у школьного крыльца, не смея подойти к своей избраннице. Провожать предмет своего обожания мальчик не решался, а самым смелым проявлением юношеских чувств было то, что однажды юный Ромео написал большими буквами на снегу: “Аня самая лучшая”.

Отношения с Таей еще только развивались и были подернуты дымкой романтического флера. Несколько свиданий и даже посещение дома возлюбленной были уже позади, телефон подруги теперь был выучен наизусть. Отношения были в той стадии, когда надо было сделать последний шаг, но делать его влюбленные по негласному взаимному решению не торопились. “Сегодня позвоню ей и объяснюсь, — думал молодой врач. –Да, да, наверное, я хочу, чтобы наши отношения были серьезными. Наверное, я все-таки влюблен”. Под влиянием влюбленности Игорь Николаевич в последнее время даже перестал сердиться на многие вещи, которые раньше раздражали его: что на работу надо вставать каждое утро в полседьмого, что в электричке, на которой нужно добираться до богадельни, стоял жуткий холод, что, несмотря на приличную зарплату, врач мало что может себе позволить.

“Итак, — потянувшись к первой папке из маленькой стопки, думал Игорь Николаевич, — Котов Андрей. Консервативное лечение нейролептиками дало хороший результат. Сегодня я ему отменил инъекции и снизил дозу. Можно, конечно, для закрепления эффекта попробовать инсулинотерапию”. Через несколько минут после чтения истории болезни врач поймал себя на мысли: “И что я все с этими дофаминовыми рецепторами и миллиграммами галоперидола? А где же все-таки собственно психотерапия? Чему нас учили? А то получается так: хуже стало пациенту — на десять миллиграмм нейролептика больше, набедокурил пациент — то же самое. Мы лечим голову, а не душу! А где психотехники, где психоанализ, где, как говорится, то самое слово, которое лечит?”

Настроение у врача снова испортилось. Игорь Николаевич в силу своего возраста был максималист. Ему хотелось сделать свою работу как можно лучше, а богадельню превратить в лечебницу в настоящем смысле этого слова. “В больнице абсолютно неподходящая обстановка для лечения душевнобольных. Где это видано в других заведениях, чтобы в тесных палатах находилось по двадцать–тридцать человек? А питание? Да еще эти тюремные решетки на окнах и высоченный трехметровый забор”. Еще обо многом думал начинающий психиатр, но приходил к одному очень печальному выводу: “В нашей стране, где лечение и отбывание наказания смешиваются друг с другом, невозможно нормально поднимать психически больных людей на ноги. А психотерапевтические способы лечения так и останутся на бумаге. Когда на одного врача приходится до пятидесяти человек, о лечении словом говорить не приходится”.

Стрелки часов приближались к двенадцати. Пора открывать бутылку. Плохая это привычка пить одному, но встретить праздник без алкоголя еще хуже. Игорь Николаевич не очень жаловал спиртные напитки. Медицинский спирт, разведенный водой, опротивел еще в студенчестве; пива было не достать; шампанское эскулапу не нравилось, вот и остановил врач свой выбор на коньяке. Срезав скальпелем алюминиевую крышку, Игорь Николаевич налил четверть граненого стакана. Когда часы начали бой, молодой врач опрокинул в рот благоуханный напиток, в два глотка проглотил спиртное и, отложив в сторону бумаги, начал набирать номер Таи.

31

— Подъем, сволочи! — орал обозленный на всех и вся, еще не протрезвевший от ночного возлияния санитар. Почти что всю ночь Вова, уложив спать больных, даже не снимая белого халата, бражничал с Тузом и Касимом. Больничные авторитеты угощали санитара водкой, закусывая напиток прибалтийскими шпротами. Такой редкий в больнице деликатес Касим просто забрал у Кирпича, объяснив, что передачкой делиться надо, а вклад в общак — святое дело. Верхушка в иерархии душевнобольных просто обирала пациентов, но благодаря тому, что делилась добытым с младшим медицинским персоналом, имела определенные привилегии в дурхате. Например, Тузу разрешали варить чифирь чуть ли не в любое время суток; в бане, в которую обычных пациентов толпой водили раз в две недели, авторитеты, не торопясь, мылись каждое воскресенье. Напившихся главарей в наблюдательную не запирали и нейролептиками не закалывали. В обмен на свои вольности авторитеты поддерживали в отделении порядок и наказывали вместе с санитарами проштрафившихся.